– Я и сам не рассказал бы лучше, – Уильям поправил перчатки и опустил ручной тормоз.
Мы миновали Паддингтонский бассейн и выехали на Уэствэй, двигаясь в направлении к выезду из города под кобальтовыми небесами и тяжелым июльским солнцем, которое расслабленно и вяло болталось на белых веревках, оставшихся от пролетевших реактивных самолетов. Справа расплывались изнемогающие от жажды бетонные многоэтажки. Слева прогибались растрескавшиеся кирпичные дома. Казалось, что вся уличная жизнь замерла, словно отчаявшись избавиться от испепеляющей жары, и лежала теперь где-то в тени тихо и недвижно. Разгар лета навалился на прекрасный Лондон как послеобеденный обморок.
Приборная панель выглядела как приборная доска самолета – измерительные приборы, рычаги и металл, притворяющийся лакированным деревом. Асфальт плавился у нас под колесами, когда мы ускорялись, ветер стонал и ревел в ушах, упрямые запахи кожи и моторного масла то ослабевали, то накатывали с новой силой. Все чувства были поглощены ездой. С каждой милей у меня становилось все легче на душе.
– Как далеко до Айлуорта? – поинтересовалась Мадлен, качнувшись вперед, когда мы притормозили перед светофором на Чизвик Хай-роуд.
– Еще пара миль, и все. За следующим поворотом реки, – ответил Уильям.
– Кто вообще ходит в такие места? Я уже сто лет на балу не бывала. Даже не помню, когда это было в последний раз. Может, в колледже. Я так волнуюсь. Здорово, что ты достал нам билеты, – на этот раз в ее голосе не было сарказма.
– На самом деле это была идея Джаспера. – Уильям помахал детям, которые прилипли к заднему окну идущего перед нами джипа. – Там будут несколько (совсем чуть-чуть, разумеется) теннисистов и их окружение. Затем судьи и прочие. Ну и, конечно, разнообразная модная тусовка и мелкие знаменитости…
– Мне нравятся теннисисты, – заявила Мадлен.
– …а что касается остальных, льстивые журналы зачастую называют их хорошим обществом, но, по сути, это внуки миллионеров, разбогатевших на продаже крема для обуви, или булочных баронов, или фотомагнатов.
– Или торговцев оружием, – добавил я.
– Звучит заманчиво, – вставила Мадлен. На светофоре загорелся зеленый свет.
– Фокус в том, чтобы развлекаться, невзирая на их присутствие. Или за их счет. Избегать фотографов. Притворяться в стельку пьяным, если кто-то обращается с вопросами. И симулировать абсолютное невежество в любых вопросах. К счастью, там всегда масса выпивки, хотя я – увы! – вынужден буду хранить трезвость, так как выдержанные вина и подержанные автомобили не сочетаются между собой.
– Вы туда каждый год ходите?
Уильям включил первую передачу.
– О, да. Мы с Джаспером взяли это за правило. Это одно из самых лучших мест на свете для ловли глупых дебютанток. Или их пресных мамаш. Или безмозглых друзей их пресных мамаш. В любом случае, там все очень легко.
– Жизнь Уильяма совершенно не похожа на жизнь нормальных людей, – встряла Натали с заднего сиденья, обращаясь к Мадлен. – Не обращай на него внимания – весь мир поступает именно так.
– В любом случае, это неправда, – я покачал головой. – Мы ездим туда не каждый год.
Надевание чехла на машину заняло не меньше двадцати минут – затянуть узлы, расправить материал, закрепить концы, натянуть, прижать, дернуть, повернуть – и наконец все готово. Мадлен и Натали пошли вперед, и после того, как Уильям проверил замки и систему сигнализации (дважды), мы двинулись следом за ними по направлению к дому.
По первым прикидкам, я бы сказал, что это здание было построено сравнительно недавно – может быть, во второй половине XIX века, в эпоху нового увлечения готикой. Холл, безусловно, подтверждал эти догадки – черно-белая плитка на полу, неизбежные деревянные панели и, прямо напротив входа, двойная лестница, загибавшаяся направо и налево и уводившая к трехсторонней галерее.
Предъявив приглашения, мы прошли к бокалам не слишком плохого шампанского по пути в главный зал. Пока мы шли, шум, который поднимали триста пятьдесят весельчаков, поддерживая оживленную беседу, становился все громче, приветствуя нас. На несколько минут мы приостановились на пороге бального зала – на первой из трех широких ступенек, спускавшихся вниз, к натертому паркету – потягивая вино и оглядываясь, в надежде найти Натали или Мадлен.
Зал, безусловно, производил сильное впечатление. Он, вероятно, простирался в глубь всего здания. Сейчас он был ярко освещен и заполнен людьми: некоторые уже сидели за столами, другие стояли компаниями и беседовали, третьи общались группами по два-три человека, смеялись, обменивались приветствиями. Женщины всех возрастов порхали туда-сюда – возбужденные, с блестящими губами, они высматривали знакомых или проверяли план рассадки, все еще трезвые и стеснительные, цепко придерживающие сумочки; мужчины явно чувствовали себя более мужественно в вечерних костюмах – они разговаривали более глубокими и низкими голосами, двигались с невероятной элегантностью, смеялись, предлагали дамам стулья. Официанты разносили вино. Бокалы тренькали и звякали. В дальнем конце зала, позади тридцати или около того обеденных столов, находилась низкая сцена, на которой, рядом с пустыми стульями, дожидались музыкантов их инструменты. Единственный микрофон располагался в центре, зловеще предрекая речи, предшествующие музыке.
К нам подошли три девушки, которые хотели вернуться в холл за шампанским, – наверняка студентки, все еще отравленные мыслью о бесплатной выпивке. Я невольно улыбнулся им и получил в ответ недовольно надутые губы, нахмуренные брови и улыбку. Проходя мимо нас, они демонстративно продолжали начатый ранее разговор.
Уильям внимательно всматривался в толпу собравшихся.
– Похоже, нам предстоит славный вечер, Джаспер, многое будет впервые – мы с тобой на вечеринке и надеемся избежать разговора с привлекательными особами – вдруг произойдет катастрофа, и разговор сложится удачно. Чертовски странное это дело – постоянный партнер, вот что я тебе скажу. Трудно поверить, что у людей это входит в привычку. Должно быть, у них яйца из стали.
– Я знаю, – я печально кивнул. – По-моему, это называют взрослением. – Какой-то старик прошел вперед следом за крупной и очень привлекательной молодой женщиной; он отчаянно старался выглядеть жизнерадостным и веселым и при этом не смотреть на ложбинку ее роскошной груди. – Или началом конца.
– Это одно и то же.
Акт первый (прием) плавно перешел в Акт второй (ужин). Точно так же Акт третий (несколько речей и показ призов) благополучно перетек в Акт четвертый (короткое, но прекрасное время, когда уносят столы и официально начинаются танцы, а дистанция между теми, кто пьян, и теми, кто не пьян, еще не превратилась в непреодолимую пропасть). Но после этого…
После этого все изменилось к худшему Мне, конечно, нужно было быть настороже; я побывал на достаточно большом количестве подобных мероприятий, чтобы понимать, что Акт пятый (слезы, признания, безумные поиски влаги в полупустых бокалах уродливые, качающиеся незнакомцы, без приглашения подсаживающиеся к вам и высказывающие правду в глаза) чаще всего заканчивается дракой. Но я понятия не имел, что это будет продолжаться так долго и примет столь личный оборот.
