Двадцать часов тридцать минут.
Действие разворачивается, как во сне. Мы с Момо прячемся в подвале театра, терпеливо ожидая момента, когда деревянная платформа поднимет нас на уровень сцены. Три брикета динамита, прибинтованные к моему животу и готовые к взрыву, стесняют мне дыхание, но терпеть осталось недолго. Момо обливается по́том, его штаны потемнели от мочи; он то и дело ощупывает, как и я, свой пояс смертника, который делает его толстяком. Мы лихорадочно переглядываемся, и наши сердца бьются так неистово, что мне чудится, их слышно снаружи.
Сверху до нас доносится веселый галдеж ребятишек в зале – возбужденные крики, радостный смех и визг. Родители и учителя стараются навести порядок, но без лишней строгости: все-таки у детей праздник.
У меня в руке зажато устройство, соединенное с проводком, – детонатор.
Этот день не походил ни на какой другой.
«Вернулся из Сирии. Встреча завтра в девять перед видеосалоном».
Продрожав всю ночь на скамейке за вокзалом, я встретился с Момо, который ждал меня в назначенном месте. Что же случилось? Увидев его бледную мордашку и воспаленные веки, я почувствовал, как во мне поднялась искренняя радость, смешанная с братской нежностью, жалостью и отчаянием. Нам обоим хотелось обняться, так мы были счастливы увидеться вновь, но удержала стеснительность. Зато все эти чувства отражались в наших глазах.
– Ты мне расскажешь про Сирию, Огюстен?
– Конечно нет.
Улыбка.
– Ну а ты что тут напридумывал?
В нескольких словах Момо рассказал, что произвел несколько опытных взрывов. В Интернете он отыскал нужные технические инструкции, а благодаря хулиганью со своей улицы раздобыл необходимые материалы, в общем, преодолел все трудности.
– И где же ты спрятался, чтобы проделать свои опыты?
– Недалеко от контейнера, где мы с тобой встретились. На заводе за стеной. Там никто не бывает.
И он объяснил мне, для чего послужат его бомбы: он решил взорвать зрительный зал театра «Граммон».
– Сегодня вечером там соберется человек восемьсот – малышня, подростки, их родители и учителя. Самый подходящий случай!
– Но ведь там будут и мусульмане?
– Евреи, христиане, атеисты.
– И мусульмане!
– А мне плевать. Это плохие мусульмане. Они не заслуживают жизни. Все равно я ненавижу их, всех до одного!
И вот именно в этот момент я услышал собственный голос:
– Я пойду с тобой.
Сидя в самом укромном уголке кафе, с рюкзаком у ног, я пишу, одновременно держа в поле зрения клиентов и прохожих за окном, из страха, что сюда может ворваться Терлетти или другие полицейские. Я не забыл, что меня ищут и тут же загребут, стоит мне попасться им на глаза… Отныне время потекло в обратную сторону: оно убывает, вместо того чтобы расти; я измеряю его с учетом предстоящей катастрофы – либо моего ареста, либо взрыва, назначенного на этот вечер. Я пленник этого обратного отсчета и ясно сознаю, что пользуюсь последними минутами свободы; устав писать, я прерываюсь и с удовольствием поедаю мясные тефтели с томатным соусом – самое простое и популярное блюдо в Бельгии, идеальный ужин приговоренного к смерти.
Иногда моя рука, подносящая вилку ко рту, дрожит.
Что мне делать?
В голове у меня только одна картина: я вижу нас обоих, Момо и себя, затаившимися в макете слоеного торта с кремом – эдакая начинка из людской плоти и взрывчатки, с детонаторами в руках. Вот оно – мое будущее!
Еще совсем недавно, когда я несколько раз повторил Момо, что пойду вместе с ним, если он раздобудет мне пояс смертника, парень бросился меня обнимать, да так крепко, что чуть не задушил. Его грудь судорожно вздрагивала; я почувствовал, что он еле сдерживает рыдания. Внезапно он отступил и протянул мне руку. Пройдя несколько улиц, мы нашли интернет-кафе и выбрали ноутбук. Момо достал из кармана флешку и сунул ее в гнездо.
На экране возникло изображение: ребятишки, радостно бегающие по зрительному залу. Момо нажал на клавишу, и кадры замелькали в ускоренном темпе. Начался любительский спектакль, скетчи сменяли друг друга. Внезапно дети, участники спектакля, сошлись в единую группу посреди сцены и запели поздравительный гимн, и тогда снизу, из люка, выплыл макет огромного многослойного розового торта, не меньше трех метров в высоту. Детишки восторженно зааплодировали и снова затянули «Happy Birthday».
Момо остановил видео.
– Вот так: мы заберемся в самую середку этого малинового торта. Несколько дней назад я добавил ему начинку – мешки с гвоздями и стальными гайками, чтоб угробить при взрыве побольше людей. Всем достанется – и на сцене, и в зрительном зале. Настоящая бойня! Ну, что скажешь? Этот спектакль заснят в прошлом году в моем коллеже. Я сам в нем участвовал. Вот и на этот раз поучаствую, хотя меня и не приглашали. Ну так как – идет?
– Идет!
И в знак согласия мы ударили по рукам, ладонь в ладонь, как будто договорились о невинной велопрогулке. Вслед за тем Момо снова обнял меня, нервно всхлипывая и дрожа от возбуждения, прилива любви и страха.
Я перестаю писать, чтобы съесть очередную тефтельку. Да, я влезу в этот проклятый торт вместе с Момо; да, я прицеплю к поясу динамит, но не для того, чтобы перебить детей, а для того, чтобы их спасти!
Сердце бьется как сумасшедшее, зато мысли с каждой секундой становятся все яснее. На протяжении нескольких недель я общался с Момо, преследуя лишь одну цель: убедить его отказаться от жуткой акции, на которую он решился. Вот в чем моя миссия! Вот какой логике я следовал… Сколько раз я спрашивал себя: кто говорит во мне, когда я говорю? Кто действует во мне, когда я действую? Властен ли я над своими мыслями? Не могу сказать, что стал понимать больше прежнего, но теперь я хотя бы уверен, что действую во благо, а не во зло.
Внезапно я вспоминаю, что не выполнил один важный пункт своего плана. Кидаюсь к стойке и прошу дать мне телефон.
– У нас его сто лет уж никто не спрашивал, – ворчит хозяйка.
– Я потерял свой мобильник.
– Два евро с вас.
Она протягивает мне трубку и, отойдя, начинает протирать пивные кружки. Я заслоняю рот ладонью, чтобы приглушить звук.
– Алло! Это полиция, вас слушают, – произносит утомленный женский голос.
– Разговор записывается?
– Да.
– В театре «Граммон» заложены бомбы. Они взорвутся сегодня вечером на празднике. Отмените спектакль и закройте доступ в зал.
– Алло! Что вы сказали? Представьтесь, месье! Кто говорит?
