Я набрала его номер. Телефон звонил и звонил, и я пришла в ужас от мысли, что он уехал, уже уехал в Нью-Йорк, даже не попрощавшись со мной. И тут он взял трубку.
— Можно я заеду? — спросила я.
Он упаковывал вещи. Квартира уже казалась нежилой. На комоде еще стояла фотография, где он снят с отцом.
Он стоял, не двигаясь. На нем была майка, на спине проступали темные пятна от пота.
— Я слышала, ты переезжаешь в Нью-Йорк.
Он кивнул.
— Мог бы мне сказать.
Он пожал плечами:
— Мне казалось, тебе это совершенно неинтересно.
— Я понимаю, что это не мое дело, но все-таки ты уверен, что хочешь ехать?
Ему было до меня рукой подать, но он сделал всего полшага. Я видела, как заходили мускулы у него на руке. В лицо ему я не смотрела.
— А ты что предлагаешь?
— Вернуться в Палм-Спрингс.
И тут я решительно подняла на него глаза. Он улыбался. Это была какая-то замедленная, тонкая, но очень напряженная улыбка. Такое лицо бывало иногда у Троя.
— Значит, ты велишь мне остаться?
— Да. Именно.
— Ну, Пандора, — сказал он, — я останусь только при одном условии.
Голос его задрожал. Я знала, что он сейчас скажет. Это неизбежно.
Его руки легли мне на плечи. Сквозь блузку я чувствовала их тепло.
Я словно лишилась рассудка, который взял и отлетел от меня. Он летал вокруг, и внезапно я увидела все. Все, что случилось за эти два года, было как открытая книга, как сборник сказок: я, Трой, Лори, папа, Джон Брэдшоу, Гари. Я видела нас всех, выделывающих свои маленькие па, изо всех сил строящих свою маленькую жизнь. Такие крохотные, такие хрупкие — драгоценные безделушки, не имеющие никакого значения.
Я подумала о ящике Пандоры, который мне всю жизнь не давал покоя. Она выпустила все несчастья мира, она все разрушила и думала, что ящик пуст. Но в мифе сказано, что там кое-что осталось. На самом дне лежал еще один летучий дух. Надежда.
Я вдруг поймала себя на том, что не свожу с Гари глаз. Меня поразило, каких идеальных пропорций у него лицо — от носа до подбородка, ото лба до глаз. Как странно, что я раньше никогда этого не замечала.
