— Хэлло, О’Мэлли, где же вы были вчера, мне вас не хватало, и Луиджи наверняка тоже!
Он говорил по-немецки, и тем самым исключив обитателей бара из своих отношений с Патриком; Луиджи напряженно следил за его губами, пытаясь понять, в связи с чем Крамер упомянул его имя, однако Патрик не повернулся к нему, он посмотрел на Франциску и сказал:
— Франциска, это ваш соотечественник. Его зовут…
Лицо Камера окаменело, но Патрик уже умолк, словно под действием приказа.
— …впрочем, я не знаю точно, как его зовут, — закончил он недоговоренную фразу.
Вот, значит, из-за чего он привел меня сюда. Крамер присвистнул.
— О, эта дама с вами, — должен признаться, у вас бывают очень оригинальные идеи.
Он вдруг оценил ситуацию, посмотрел на Луиджи, потом на Франциску, оглядел обступивших их мужчин, покачал головой и сказал:
— Ну, тогда пойдемте ужинать. Надеюсь, вы еще не ужинали, О’Мэлли. Вероятно, вы хотите пригласить даму отужинать, не так ли? — Он повернулся к Франциске. — Это совсем не такая плохая идея, как вы, возможно, думаете, жена Бартоломео готовит превосходно, нигде в Венеции вы не сможете поесть так вкусно, как здесь.
Он распоряжался, и все подчинялись, даже Луиджи, к которому Крамер обратился по-итальянски:
— Луиджи, ты будешь есть вместе с нами, надеюсь, вы не против, чтобы мы поужинали все вместе, синьора?
Его красные глаза двигались за прорезями картонной маски, словно пытаясь убедить Франциску: «Вы видите, это единственная возможность спасти положение, и я спасаю его ради вас». Франциска ничего не ответила, она просто встала, а возражать — это уже было дело Патрика, но Патрик не возражал; как странно, он уже не выглядит как маленький черный чертик; втроем они последовали за Крамером, который пошел впереди, через стеклянную дверь, потом по коридору в маленькую столовую, где снова зазвучавший рок-н-ролл воспринимался как далекий ритмический топот. Зато здесь бушевал телевизор — шла рекламная передача перед началом миланской вечерней программы; помещение было пустым, если не считать бородатого молодого человека, который читал книгу и не обращал никакого внимания на шум. Крамер подошел к телевизору и выключил его. Бородатый поднял голову, но ничего не сказал, только кивнул Патрику, Патрика здесь все знают, и, словно вызванная тишиной, из кухни, расположенной возле столовой, вышла хозяйка.
— Мы хотим есть, Джованна, — сказал Крамер, — что у тебя сегодня?
— Manzo bollito[30], — ответила женщина, — красный салат и белая фасоль.
— А креветки на закуску? — спросил он.
Она кивнула.
— Parle-t-il français?[31] — спросила Франциска, обращаясь к Патрику, пока Крамер продолжал обсуждать с хозяйкой меню.
— Je ne crois pas[32], — ответил Патрик.
Она продолжала говорить по-французски.
— Почему вы не сказали мне, что он в Венеции? Что вы его «видели»? Почему не предупредили, что общаетесь с ним? Что встречаетесь ежедневно?
— Потому что иначе вы бы не пошли со мной, — сказал Патрик. Он сказал это ничего не подчеркивая, просто констатируя.
Она молчала, вопрошающе глядя на него.
— Можете спокойно говорить по-французски, — сказал Крамер по-немецки, — я не понимаю ни слова. — Он сделал паузу и продолжил: — Но если вы сообщите этой даме слишком много сведений обо мне, О’Мэлли, это может иметь для вас самые неприятные последствия.
— Вы слышали? — воскликнула Франциска. Ни секунды не колеблясь, она обратилась к Крамеру, — Я знаю о вас почти все, Крамер.
Патрик в ужасе коснулся ее руки, Крамер же только удостоил ее взгляда. Через несколько секунд он сказал:
— Очень жаль. Вы были мне симпатичны.
— Видимо, со мной что-то не в порядке, — ответила Франциска, — если такой человек, как вы, находит меня симпатичной.
Вошла хозяйка с миской, полной креветок; они сели за один из столов, Франциска сидела напротив Луиджи, который все еще не мог совладать со своим бешенством, Крамер занял место напротив Патрика; все они остались в пальто, кроме Луиджи, который пришел в одном костюме; в помещении, используемом редкими посетителями, было не очень тепло, скорее, влажно и прохладно, к тому же оно было грязное; они ждали, когда Джованна принесет тарелки и маленькие вилочки; я попала в западню, хорошо, что не пришлось снимать пальто, это превращает ужин во что-то временное, возможно, и сама западня временная, возможно, мне еще удастся из нее вырваться.
— Вы должны чистить их руками, — сказал Крамер. — Смотрите, вот так!
Он взял одну из покрытых панцирем креветок и показал, как разнять панцирь, чтобы вилочкой выковырять мясо. Его руки тоже были белые, покрытые светлыми волосками. Она взяла креветку, я не смогу заставить себя проглотить этот кусочек.
Крамер вдруг перестал есть, словно вспомнил что-то очень важное; перекинув руку через стол, он раздвинул пальто Патрика, Патрик отпрянул от неожиданности; Франциска увидела, что под пальто на нем сегодня синий блейзер, но тут Крамер молниеносно схватился за одну из золотых блестящих пуговиц и зажал ее в руке.
— Что вам надо? — задыхаясь, произнес Патрик. — Сейчас же уберите руку!
Луиджи хотел ему помочь, он схватил руку Крамера, но тот едва заметным движением стряхнул руку Луиджи; он, должно быть, невероятно силен. Крамер сказал:
— Не лезь в это дело, малыш!
Быстрым, мягким, почти нежным движением он вырвал пуговицу и положил ее возле тарелки Франциски.
— Чистое золото, — сказал он ей, — посмотрите на нее, она из настоящего золота, О’Мэлли сам говорил мне об этом пару дней назад. Он объяснил, что медные пуговицы очень быстро теряют вид. — Крамер снова принялся за креветки. — Вот таков он, пуговицы для блейзера — из высшей пробы золота. — Он был в отменном настроении. — Я дарю вам эту пуговицу. В память о нашем сегодняшнем ужине. Вы ведь не возражаете, О’Мэлли, или как?
Франциска посмотрела на бородатого молодого человека за соседним столиком, но тот ничего не замечал, и она пододвинула пуговицу поближе к Патрику, который молча сидел, глядя в тарелку, его пальто все еще было распахнуто, и Франциска увидела вырванный клок на его клубном пиджаке, как раз там, где раньше была пуговица, хотела бы я знать, не носит ли он на левой стороне груди еще и какой-нибудь герб, например, Итона, или Бэллэла, или Поминовения всех усопших; он даже поцеловал меня, по-братски и нежно, поцеловал где-то возле левого глаза, чтобы заманить меня в западню; она вспомнила, как он махал ей рукой, стоя под окном ее гостиничного номера, при этом он напоминал ангела, но сейчас он — ничто, уже не ангел и не дьявол, а всего лишь униженный богач; она взяла золотую пуговицу и бросила ее в тарелку с креветками.
