Все трое уставились на меня.
— Потому что — я не знаю почему. Потому что Магн хотел, чтобы это выглядело как убийство, а не как проскрипция? Хотел, чтобы все приписали грабителям, а не наемным убийцам? Да, потому что к тому времени они еще не решили, воспользоваться ли им историей о проскрипциях, и к тому же они еще не замышляли обвинить Секста Росция-младшего в отцеубийстве… — Когда я произносил эти слова, мне они казались осмысленными, и на мгновение я подумал, что мне открылась истина. Потом смысл задрожал и погас, словно один из нас набрал воздуха и задул лампу. — Не знаю.
— Как бы то ни было, я не понимаю, к чему все эти вопросы, — угрюмо сказал Тирон. — Мы давно все это узнали от немого мальчика.
— Малыша Эко вряд ли сочтут правомочным свидетелем. А его мать никогда не даст показаний.
— Но что насчет Феликса или Хреста? Ни тот ни другой не могут выступить свидетелями, если только… — Тирон осекся.
— Если только что? — Не искушенный в законах Хрест выглядел приободрившимся. До моего прихода они ничего не знали даже о суде над Секстом Росцием. Непривычная мысль о том, что он может дать показания в суде, казалось, воодушевила Хреста. Раб адвоката Тирон не был столь наивен.
— Если только, — сказал я, — на это согласится ваш новый хозяин. И насколько я понимаю, Хрисогон ни за что этого не допустит, так что хватит об этом, — сказал я, зная, что на этом ничего не закончится. Утром я попрошу Руфа приготовить официальный запрос суда к Хрисогону с требованием предоставить рабов для дачи показаний. Он, конечно, вправе отказаться, но как будет выглядеть его отказ? Возможно, Цицерон проявит все свое искусство и вынудит его предъявить Феликса и Хреста суду. В конце концов, они не видели лица убийц, и Хрисогон может не подозревать, что же им на самом деле известно. И какое оправдание приведет Хрисогон, отказываясь выдать свидетелей? Объявит, что ему хочется скрыть свое соучастие?
Допустим, он подчинится и выдаст их суду. Что тогда? Премудрое римское право гласит: всякий раб, дающий показания, подлежит пытке. Показания, предоставленные рабом без принуждения, не имеют силы; только пытка — подходящей оселок чистосердечия. Как это будет происходить? Я представил себе, как тучного Хреста подвешивают на цепь к потолку, и палач прижигает ему ягодицы раскаленным железом; изможденного, хрупкого Феликса привязывают к стулу и зажимают его руку в тиски.
— И после этого, — сказал я, чтобы переменить тему, — вы отправились служить сыну хозяина в Америю?
— Не сразу, — объяснил Феликс. — И мы никогда не служили молодому Сексту Росцию. Мы оставались в доме рядом с Цирком Фламиния, вели хозяйство, заботились о неотложных делах, помогали управляющему. Мы не поехали в Америю даже на похороны хозяина. А потом в один прекрасный день у дверей появился Магн и заявил, что дом, а стало быть, и мы принадлежим ему. Об этом говорилось в бумагах, которые он принес с собой. И что мы могли сделать?
Как раз начинались холода, — сказал Хрест, — но можно было подумать, что лето в самом разгаре, так повел себя Магн. Ох, старый хозяин жил широко и любил развлекаться, на этот счет не ошибайтесь, но он-то знал, что каждому пороку — свое место: кутить полагается в трактире, обхаживать мальчиков — в банях, блудить — в публичном доме, а не у себя, и каждая вечеринка должна иметь начало и конец. Но при Магне здесь разыгралась нескончаемая, постоянная оргия, время от времени прерываемая потасовками. Дом провонял гладиаторами и бандитами, а в некоторые вечера он даже брал плату за вход. Это была настоящая мука: какой только сброд здесь не перебывал, оскверняя память покойного хозяина.
— А потом случился пожар, — с кислой миной продолжил Феликс. — Ну да, можно ли ожидать чего другого, если в доме постоянная пьянка и все вверх дном? Пламя занялось на кухне, а потом охватило крышу. Магн был настолько пьян, что едва держался на ногах; он не переставал хохотать, глазея на огонь, — я даже видел, что он упал от хохота. Но это не значит, что он повел себя милостиво. Он заставлял нас бегать в дом и выносить ценные вещи, угрожая выпороть, если мы откажемся. Двое рабов там и погибли: Магн погнал их за своими любимыми тапочками, и они не сумели выбраться наружу. Теперь ты понимаешь, как мы его боялись, если предпочитали лезть в огонь, лишь бы не навлечь на себя его гнев. Надо думать, что жизнь у Секста Росция всех нас избаловала.
— Ну а затем, — сказал Хрест, подавшись вперед, — нас погрузили на повозки и повезли в Америю, на край, можно сказать, света. И вот мы оказываемся в большом доме и должны прислуживать Капитону и его бабе. Как говорится, из огня да в полымя. Ночью невозможно уснуть: так они орут друг на друга. Эта баба сумасшедшая, поверь мне. Не взбалмошная, как Цецилия Метелла, но самая настоящая буйнопомешанная. Посреди ночи меня вызывают к ней в комнату и велят пересчитать волоски в ее гребне, а потом отделить седые волосы от черных. Она требовала, чтобы в расходные книги заносился каждый выпавший из ее головы волосок! И конечно, этим нельзя было заниматься в другое время, кроме как среди ночи, когда Капитон спал в своей комнате, а она сидела перед зеркалом и разглядывала свое лицо. Думаю, что потом она заставила бы меня пересчитать ее морщинки.
Он сделал паузу, чтобы перевести дыхание, и я подумал, что у него все, но он только начал.
— Но самое странное то, что молодой Секст Росций, сын хозяина, по-прежнему захаживал в дом. Я-то решил, что он тоже мертв, ведь иначе мы стали бы его рабами; но потом я подумал, что по какой-то причине он продал и нас и землю. Но и это было не похоже на правду, ведь он жил чуть ли не как пленник или нищий в жалкой лачуге возле усадьбы. Вот тогда-то мы впервые узнали от других рабов слухи насчет проскрипций — полная бессмыслица да и только. Мне казалось, что весь мир спятил, как жена Капитона.
Но еще более странным было поведение Секста Росция. Ну, разумеется, он едва нас знал, ведь он редко бывал в Риме и заходил к отцу совсем ненадолго. Ну и в конце концов, мы ведь были не его рабами. Но мог же он подыскать какой-нибудь предлог и отвести нас в сторонку, чтобы расспросить о гибели отца. Мы же, в конце концов, были там, когда это случилось; он должен был это знать. Но стоило ему нас увидеть, как он отводил глаза в сторону. Если он дожидался встречи с Капитоном — обычно он приходил просить у него денег — и один из нас по какой-то причине находился в вестибюле, то он всегда дожидался во дворе, даже в холода. Как будто он нас боялся! Я начинал думать, что ему сказали, будто мы — соучастники убийства его отца. Ну кто бы мог поверить в такие небылицы, рассказываемые о двух безобидных рабах!
В комнате снова замерцало нечто похожее на истину, какое-то бледное свечение на фоне света лампы, слишком слабое, чтобы отбрасывать тень. В смущении я покачал головой. Чья-то рука легла мне на плечо, и я вздрогнул.
— Гордиан! — Это был Руф. Без девушки. Хрест и Феликс отпрянули назад. — Гордиан, я собираюсь вернуться к гостям. Я уже отправил вперед рабыню. Хрисогон прислал за нами раба: Метробий вот-вот начнет петь. Если меня там не окажется, это привлечет их внимание.
— Да, очень хорошо, — сказал я. — Иди.
