— Иногда мне кажется, что бог оставит меня. Моисей видел Яхве, но так и не вошел в эту землю. И я, получивший все возможное на земле, годами не слышал голоса Яхве. Если он не покинул меня, сколько он пробудет в моем храме, когда меня не станет? Мой пророк видел, как Израиль распадается на части. Что тогда с нами станет? — Он покачал головой, как человек, слишком долго сражавшийся с этими вопросами.
— Разве ты не друг своему богу, как был твой отец? Разве ты не любишь его?
— Что такое любовь? — беспомощно спросил он. — Договор? Поэзия? Я думал, что люблю тебя, но попытался тобой обладать. Я люблю тебя сейчас, но я тебя отпускаю. И я не рад тому, что это делаю. Я знаю лишь, что бог Авраама и Исаака любит некоторых людей. И мое царство будет стоять, пока я верен. Но я не могу защитить его и усилить границы без того, за что мой же пророк порицает меня. Возможно, я поглощаю, как поглотил тебя, и недостаточно умею любить. Ты была права, — воскликнул он, — когда говорила, что я попал в западню!
Я замерла и затихла.
— Ты уснула, моя царица? — тихо спросил он некоторое время спустя.
— Я расскажу тебе кое-что, — сказала я, — и, возможно, ты меня за это возненавидишь. Но я расскажу тебе, потому что меня тянет это сделать, хоть сама я предпочла бы сказать совсем иное. Есть время хранить молчание, и есть время говорить вслух. Пришло второе.
Он поднял голову.
— Я кое-что знаю о сердце племен. Моя заявка на трон была по праву рождения моей крови, крови отца и моей матери. Чистой. Твои дети рождаются от матерей из других стран. Ты сам говорил мне, что наши истории сковывают нас. И каждый бог моей юности — это история, которая передавалась моими предками, чтобы сохранить нашу кровь чистой. Твоя же кровь течет теперь в разные стороны. В тот день, в храме, я видела, как двенадцать быков твоего народа разбегаются в разные стороны, и котел, что пролился на землю.
При этих словах его глаза расширились.
— И вот мой дар тебе. Я говорю тебе: будь осторожен, выбирая наследника своей крови, если желаешь сохранить милость своего бога. Потому что богу Яхве ты изменял куда больше, чем первой своей жене.
Он закрыл глаза.
— Тогда я потеряю все.
— Всякий раз, когда я понимала, что нечего больше терять… Я была свободна. Есть время хранить, и есть время разжимать пальцы. Оно всегда наступает в таком порядке. Но если ты не сможешь, если не решишься… если то, что заставляет тебя отчаянно хранить свои владения, не отпустит тебя до самой смерти, то пей свое вино и пиши стихи. Потому что ничего иного тебе не осталось и не останется.
Он вцепился себе в волосы.
— Как не ко времени твои слова! Только сегодня Ташере говорила мне взять египтянку-жену, как залог мира. Сестру Шишака.
Конечно же, говорила.
— И я не вижу другого способа, я должен сделать это ради моего царства! Как же мне поступить согласно твоим словам, если ливийцы почти что стучат в мои двери? И мы с тобой — что будет с нами, ведь мы не знаем, сумеем ли увидеться снова? Сколько мы сможем жить так, зная, что именно мы потеряли?
Я слабо покачала головой. Я не знала. Мое сердце уже разбивалось.
— Я говорила себе, что всегда сама нахожу свой путь. Но я лгала. Мой путь был выстлан предо мной в тот самый миг, когда я поступилась главной моей драгоценностью. А для тебя сейчас есть драгоценность большая, чем даже я.
— Я не могу поступиться своим царством, — измученно выдохнул он.
— Тогда, — тихо сказала я, — я думаю, ты его потеряешь. Как шумерские мудрецы, когда говорили, что все преходяще.
— Что же мне делать?!
Я ничего не могла ему ответить. Я держала его за плечи и рыдала за нас обоих. Люди не знают, когда произносят пророчество, но на сей раз я знала.
Глава тридцатая
На следующий день Соломон поднялся до рассвета.
— Куда ты идешь? — спросила я, все еще уставшая, и меланхоличное его настроение угнездилось в комнате, словно тень.
— Множество соплеменников прибыло с севера рано утром, встретиться со мной перед празднеством, — сказал он, одеваясь. — Их беспокоят волнения в городе. Уже была стычка в нижнем городе, рано утром, и вторая, за самыми стенами.
Я поднялась на локтях.
— Что?
Я спала так крепко, что даже не слышала никого, кто входил в эту дверь.
Соломон подошел к постели.
— Я люблю тебя. Я люблю тебя. Жди меня.
Он целовал мой лоб, мои глаза, мои губы. А затем исчез.
Я легла, прикрыв рукой глаза, и прислушивалась к звукам Иерусалима, население которого выросло в три раза, — как громко он шумел в этот час! Неужели я могла под подобное спать? Даже сквозь закрытые ставни я слышала их гимны, доносившиеся наверх с нижних улиц, уставленных переполненными домами. Я чувствовала вездесущий запах хлеба, смешанный с вонью мочи и животного рынка, стоявшего на оливковом холме.
Еще девять дней, сказал царь, и паломники потекут прочь из города.
Еще десять дней, и я отправлюсь в мой лагерь, чтобы затем повернуть мое лицо к югу, портам и кораблям, а затем домой.
Так мало драгоценных дней. Отчего же прошлой ночью я была столь дерзкой — и уверенной, как не бывала никогда над алой чашей?
Сегодня я буду рассказывать ему лишь добрые истории. Нашу историю о саде. И завтра. И послезавтра. Каждую ночь, до самого моего отъезда.
Я поднялась, но затем снова села.
Как я могла оставить мужчину, ради которого я забыла свое царство, забыла надолго, на целых полгода?
Я закрыла глаза и, в одиночестве спальни, скомкала в горстях наши простыни, поднесла к лицу. Вдохнула его запах.
Он оказался прав, мой милый одержимый. Я прибыла сюда не ради кораблей, не ради портов. Не искренне.
Я долгое время сидела все также, говоря себе, что воспользуюсь его обещанием и вернусь, но в следующий раз не караваном, а на корабле.
Что однажды наступит тот день, когда он приплывет в Мариб и будет шагать по моему дворцу, как по моим покоям, когда он впервые пожелал увидеть меня на троне. Однажды, когда его царство будет устойчиво.
Да. Такой будет последняя история, которую я расскажу ему на прощанье.
Через некоторое время я натянула платье и на неверных ногах прошагала во внешнюю комнату.
Служанка принесла кувшин с водой, и я умылась. На столе стоял графин с подслащенной медом водой, я налила кубок и взяла его с собой в сад. За стенами я видела мозаику из шатров пилигримов, что растянулась от горизонта до горизонта. Даже мусор за городом, казалось, горел сильнее, чем всегда, и оттого, поднеся кубок ко рту, я выпила всего несколько глотков, прежде чем запах прилетел с ветром, вызывая у меня тошноту.
