— А что случилось? Под машину попал? — участливо спросила Катя.
— В клинике сказали — энтерит… быстрая форма. Ну, хоть не мучился… Как раз в тот день заболел, когда эта Столярова к Ане, соседке моей, приходила. Он на нее так лаял, так лаял! Захлебывался прямо! Она, видно, животных совсем не любит, не то что Анечка! Та всегда Тосику что-нибудь вынесет — то косточки, то печеньице. Ну, люди разные бывают. А эта, смотрю, сторонится собаки, а может, боялась, что укусит. Только он совсем не кусался, он такой смирный был, ласковый… а мне совершенно как ребенок! Я ведь одна живу. Теперь и словом перемолвиться не с кем. Бывало, все с ним разговариваю: пойдем, говорю, Тосик, гулять? Как он радовался! Шею подставляет — это, значит, чтобы я ошейник надевала. А когда грязь, так дальше порога не пойдет — ждет, значит, когда лапки помоют… Вот вы говорите — у собаки души нет! Неправда…
Катя ничего подобного не говорила и даже не думала, но возражать не стала. Эта потерявшая любимую собаку гостеприимная соседка Белько была ей симпатична, и Катя решила не мешать, дать ей выговориться. Ведь когда у человека горе, он ищет сочувствия и понимания. А здесь, несомненно, было настоящее, большое горе…
— Да, так он, говорю, на эту Столярову вдруг лаять стал! Я ему — что ты, Тосик? Пойдем! Пойдем гулять скорей! А он ни в какую! Лапками упирается и даже рычит!
— А зачем она к соседке вашей, Ане Белько, приходила, не знаете? — неожиданно спросила Катя.
— Не знаю. — Хозяйка задумалась. — Только, простите…
— Катя, — подсказала симпатичная милиционерша свое имя.
— А я Катерина Михайловна. Тезка ваша, выходит. Вот и познакомились. Давно в милиции работаете, Катенька?
— Давненько уже.
— И звание есть? — полюбопытствовала Катерина Михайловна.
— Старший лейтенант. — Катя улыбнулась. — И отец мой в милиции служил. Умер он, а я, значит… — этой симпатичной женщине, так горюющей по своей собаке, Катя отчего-то смогла сказать об отце. Хотя об этом она предпочитала умалчивать не только в разговорах с посторонними, но даже с близкими людьми.
— Вы, значит, по его стопам пошли. — Хозяйка слегка улыбнулась.
— Вроде того.
— Ну, у каждого свое призвание… Да, а насчет Столяровой — не знаю, не скажу, зачем она к Анечке приходила. Вернее, не хочу сплетни сводить — к вашему делу, убийству певицы этой, Кулиш, я думаю, это не подходит…
— Катерина Михайловна, какие тут сплетни, — поощрила хозяйку Катя. — Знаете, бывает, такое подходит…
— Ну, вам виднее. Чаю вам наливать?
Не дожидаясь согласия, она разлила по чашкам чай, придвинула тарелку с бутербродами.
— Тосик мой… тоже колбаску любил.
Катя деликатно промолчала.
— Так эта Столярова, она, я думаю, насчет мужа своего приходила. Честно говоря, он здесь, у Ани, все время… Ну, что тут поделаешь, когда любовь. Ходи, не ходи — уж если решил из семьи уйти, то никакими уговорами не поможешь. А она точно насчет мужа с ней разговаривала, потому что у Ани глаза красные были. Видно, плакала она. Ну, я вам скажу: плачь, не плачь, а что случилось, то случилось. Она девушка скромная и не такая, чтобы мужа от жены уводить. Я и в театр хожу постоянно, и у Анечки бываю… все про этого Савицкого знаю. Думаю, он от жены сам ушел… Ну, что тут скажешь. А она, по всему, приходила к Анне-то с обвинениями. Да. Только зря она это затеяла — уж если муж от тебя ушел, веди себя достойно. Только так его вернуть можно, а если бегать за ним, выслеживать, да еще и обвинять кого-то… Я так считаю — один виноватым никогда не бывает. Если что случилось в семье, значит, оба себя не так вели. А она сюда заявилась. То-то я и смотрю, что после ее визита Анечка сама не своя ходит — совесть мучает ее, что ли?
— А во сколько Столярова приходила? — на всякий случай уточнила Катя.
— А мы как раз с Тосиком гулять шли… часов в шесть, наверное. Они и вышли. Так он лаять начал на даму эту, даже бросался! Та сначала сторонилась да сумочкой прикрывалась, а потом, видно, неудобно стало, что собака так кидается, и она его пирожным прельщать принялась. Ну, он, конечно, сладкоежка у меня… был. Сменил гнев на милость и осторожненько так у нее с рук взял. А Анечка еще его и уговаривала:
— Ешь, Тосик, ешь…
И наклонилась, вроде как собачку мою погладить и успокоить, а сама только для того, чтоб я ее глаза заплаканные не видела. Ну, я, разумеется, вид сделала, что ничего не заметила, поблагодарила их от имени Тосика и увела его. А потом мы во двор пошли. Я, честно говоря, только себя и виню: заговорилась с соседками и его с поводка спустила. Ему ведь делишки свои сделать нужно было… извините.
— Ну конечно! — тут же согласилась Катя.
— А я, глупая, даже не посмотрела, куда он побежал… Да он далеко никогда не уходил. Наверное, тут же, на помойке, что-то и схватил. Как ни корми, а все норовил что-то подобрать с земли… бедненький мой! Потом ему худо стало… ближе к ночи уже. Я сначала ему уголек давала, а потом смотрю — плох совсем, надо «скорую» вызывать. Поехала вместе с ним. Только не спасли. К утру Тосика моего и не стало… Оставил он меня одну… — Хозяйка всхлипнула и полезла в карман за платком. — Ну зачем я вам все это рассказываю? Наверное, потому что вы, я вижу, животных любите. Ведь правда?
— Правда, — согласилась Катя.
— А дома кого держите?
— Никого не держу. Я тоже, как и вы, одна живу, да и работа такая…
— Понимаю. — Хозяйка промокнула глаза.
Кате стало почему-то неудобно. Чай пила, бутерброды ела, животных любит — а вот дома почему-то никого не держит. Лысенко и тот кота завел, а она…
— Вы знаете, у моей подруги кот есть, — сказала она. — Удивительный просто. Такая умница! Я с ним иногда остаюсь, когда она уезжает. Так этот кот мне, можно сказать, жизнь спас.
— Да что вы говорите! — ахнула хозяйка. — Расскажите!
История была длинная и не очень веселая, и рассказывать ее Кате не хотелось.
— Как-нибудь в другой раз, — пообещала она. — А пока не могу.
— Служебная тайна? Понимаю…
Пока она распивала чаи в соседней квартире и слушала о жизни и смерти Тосика, Аня Белько, конечно же, не появилась. Как и предупреждал ее Лысенко, в театре на днях должна состояться премьера, так что певица, вероятно, все еще находилась там.
* * *
— Ну сколько ждать-то можно? Написала — к шести, а уже все восемь, — сказали Кате в спину противным визгливым голосом, и она удивленно оглянулась.
На лавочке сидела бомжиха и держала в руках Катину записку.
— Вчера приходила — никого. Позавчера — тоже никого. Узнала, какая-такая Катя тут в тридцать пятой живет. Рыжая, сказали. Ты и есть Катя-рыжая?
— Ну, — сказала Катя, подходя. — Выходит, это я и есть!
— Вот, бродишь ты, Катя, незнамо где! Написала — приходи, а сама шалаешься! Сегодня думаю — кровь из носу, дождусь. Ты всегда, что ль, такая аккуратная?
