Против Абеля строили козни. А он впадал в ярость, но оттого работал еще ожесточеннее. Иногда он бывал несносен, и тогда не только рабочие на плантациях, но и личные слуги становились ему поперек дороги.
На седьмой год его пребывания в Индонезии яванский кофе окончательно упал в цене. Ржавчина опустошала плантацию за плантацией, поля у подножия Семуру пожелтели. Только тогда Абель выполнил то, чего требовала от него Анна, – расторг помолвку с Эстрид, после чего стал мучиться приступами лихорадки, угрожавшей его жизни.
Абель на много дней впадал в забытье и бредил в своем доме в Темпорсарие – что означает «глубокий источник», – где оставался и управляющим, и единственным рабочим. Окрепнув, Абель покинул плантацию, от которой ему больше нечего было ждать. Надежд на выплату процентов не осталось, а для того, чтобы затеять судебный процесс, тоже требовались средства.
Обручальное кольцо Эстрид он так и не вернул и увез с собой на Борнео в жестяном чемоданчике. Иногда Абель вспоминал о нем в письмах Анне, когда просил ее передать привет Эстрид и ее брату Ивару, если доведется с ними встретиться. «Таких людей в моей жизни больше не будет, – признавался Абель. – Я не имею сил написать им об этом лично, но кольцо при случае передам».
Это кольцо оказалось в старой сумке, которую мы нашли, когда убирались в сараях в Эльхольмсвике. Я знаю, что после смерти дедушки Абеля Си взяла его себе. Она вставила в него кусочки золота, которые дедушка привез с Борнео, и с тех пор всегда носила на пальце.
Однажды под Рождество, когда ее машина увязла в сугробе, Си уронила кольцо в снег. Мы вместе его искали, но так и не нашли.
О дальнейшей его судьбе мне ничего не известно.
Глава X
Что мне еще рассказать?
Шли годы. В это время глухонемой Сульт написал свои лучшие картины, необыкновенно ясные и чистые. Он работал в глубокой сосредоточенности и ни с кем не общался. Был ли он счастлив или выплескивал на холсты свое отчаяние? Об этом можно только догадываться, ведь он не оставил писем. Не знаю, каким образом, но один из его эскизов, изображающий шхеры со стороны моря, попал в тропики и оказался пришпилен на стенку в жилище Абеля. Не знаю, что именно на нем было, маяк или просто небо.
Анна еще играла на пианино, но все чаще прислушивалась к окружающей звуки тишине. В такие минуты она замирала, подняв руки над клавиатурой. Однажды она представила себе, как ее музыка поглощается тишиной, уходит и растворяется в ничто, и осторожно захлопнула крышку.
Но даже этот негромкий стук был ей неприятен.
Несколько раз после отплытия сыновей она видела сны о тропических хищниках, рептилиях и громадных бабуинах и просыпалась от собственного крика. Глухонемой Сульт как ни в чем не бывало лежал рядом, а она садилась на кровати и думала, не разбудить ли его.
Со временем ее все больше тяготило окружающее молчание. Это было нечто новое. Анна чувствовала себя за дверями запертой комнаты. Больше всего на свете ей хотелось бы преодолеть стену, разделяющую ее и Сульта, даже если ради этого ей самой нужно было бы онеметь и оглохнуть. В доме на Кюнгсбругатан это, вероятно, переносилось легче.
Но так продолжалось только первые несколько лет. Потом Анна привыкла и прогоняла прочь подобные мысли как бесполезные.
Она написала множество писем. Ответов получила гораздо меньше.
Когда же приходила весточка из тропиков, глухонемой бросал все свои дела, потому что Анна непременно хотела прочитать письмо вместе с ним, будь то на Кюнгсбругатан или в домике, который они арендовали за городом. И Сульт не противился воле жены. Он садился с ней рядом и смотрел в листок с новостями от Оскара или Абеля – чаще это бывал Абель.
Первые пять или шесть лет Анна пролила немало слез, особенно по младшему сыну. Он не умел лукавить, а если о чем и умалчивал, Анна все вычитывала между строк. Когда она плакала, Сульт обнимал ее за угловатые плечи. Как-то раз он достал с полки Священное Писание и ткнул пальцем в историю Авраама. Этому человеку Господь велел покинуть отчий дом и идти в чужую землю, которую указал ему Сам. А потом Господь произвел от Авраама народ, великий и бесчисленный, как звезды.
Тут Анна всплеснула руками и рассмеялась. На эту тему она еще написала Оскару и Абелю немало писем.
А плакать со временем перестала, потому что сыновей этим было не вернуть.
Наконец спустя двадцать лет появился Оскар.
Теперь это был мужчина в годах, обрюзгший и полысевший, а не тот юноша, что когда-то уплыл за океан. Но он был богат и носил на пальце золотое кольцо. Свою молодую жену, такую же живую и острую на язык, он привез с собой. Ее звали Труус.
Супруги купили дом в окрестностях Нюнесхамна. Когда они ссорились, их голоса далеко разносились над Ботническим заливом.
Но Анна не утешилась.
А Сульт продолжал писать как ни в чем не бывало.
Вскоре он заболел – он ведь был уже глубокий старик, – и Анна телеграфировала сыну в Сурабаю. Абель понял, что дальше откладывать некуда. Он должен немедленно вернуться домой, иначе может не застать отца в живых.
Шла Первая мировая война, и Абель принял все меры предосторожности. Для детей он заказал спасательные жилеты, которые набили теннисными мячами, поскольку настоящие жилеты раздобыть было невозможно. В них же зашили маленькие слитки золота – стратегический запас на случай, если корабль подорвется на мине и семья окажется на чужом берегу.
В ожидании отплытия корабля «Табанан» Абель безжалостно муштровал детей. В любое время суток, даже среди ночи, они срывались с мест по его свистку и натягивали на себя неуклюжую амуницию, демонстрируя готовность немедленно броситься в волны.
Даже Линтье вздрагивала при звуках его свистка.
Они отчалили в спешке. Абель нервничал и, казалось, совершенно не владел ситуацией.
Начались долгие месяцы плавания. Корабль побывал и в Гонолулу, и в Америке, однако за все это время ни на йоту не приблизился к Швеции. Дорогу в Европу преграждали вражеские мины и корабли. В конце концов «Табанан» вернулся в Сурабаю.
К тому времени Сульт был уже мертв.
Оскар написал, что это случилось в Даларё. Отец лежал в постели и часто терял сознание. У него было воспаление легких. Доктор дал понять, что надежды мало, но до поры больной держался молодцом.
Время от времени Сульт открывал глаза и спрашивал о последних новостях с театра военных действий. Но однажды мать встала у его изголовья и, взволнованная, стала искать под одеялом его руку. Открыв глаза, Сульт увидел знаки, которые она начертала в воздухе: «Младший возвращается». А потом вложила в его ладонь телеграмму: «Прибудем на корабле «Табанан». Всей семьей».
Глухонемой сжал бумажку в кулаке. Теперь он твердо решил выздороветь и как будто действительно пошел на поправку. Наступил день, когда Сульт попросил помочь ему сесть в постели. Он выпрямил спину, однако контуры предметов видел нечетко, и глаза ему застилала белая пелена. Сульт показал, что голоден. Он хотел бутербродов и яиц!
