— Ну и вляпалась ты в историю! — сочувственно произносит Ева с ящика с документами, на котором она сидит, притянув к груди колени и пристально глядя на меня.
— Мы обе вляпались, — отвечаю я.
И тут я понимаю, что окончательно свихнулась. Разве станет нормальный человек, находясь в здравом уме и трезвой памяти, беседовать с умершей женой своего в скором будущем бывшего супруга?
Ева
25 мая 1995 года
Итак, я в Брайтоне.
Тот разговор с Эллиотом стал для меня последней каплей, и я наконец решилась изменить свою жизнь. На следующий день, едва за ним закрылась дверь, я упаковала свои дневники, свое чудесное платье, четки тети Мэвис, фото с родителями и деньги, которые я прятала в сумке дяди Генри. Я запихнула в эту сумку столько вещей, сколько в нее влезло, и сбежала.
Поговорив с ним, я поняла, что я его практически не интересую, зато его очень интересуют деньги, которые я зарабатываю своим занятием, и решила, что я обязана в первую очередь позаботиться о себе. Я прыгнула в черный кеб и попросила отвезти меня на вокзал Виктория. С каждым поворотом, с каждой улицей, по которой мы проезжали, узел тревоги и страха, туго стянувший мои внутренности, все ослабевал и ослабевал. Я поняла, что наконец-то от него избавлюсь. Я уже решила, что уеду из Лондона. Не было никакого смысла оставаться там, где существовала, пусть и незначительная, вероятность того, что я могу столкнуться с Эллиотом. Это было бы слишком больно, да и вообще ужасно.
Теперь бросить все оказалось гораздо легче, чем в первый раз. Я оставила свои книги, свою одежду, посуду, ножи и вилки и прочие мелочи, но расставаться со всем этим было далеко не так больно, как тогда, когда я уезжала из Лидса. На этот раз я точно знала, что в жизни важнее всего и чего не заменить никакими деньгами. Кроме того, ничто не могло сравниться с той болью, которую я испытала, расставшись с матерью.
И вот я в Брайтоне.
Первые несколько ночей я провела в хостеле, а потом сняла хорошенькую квартирку в районе под названием Кемптаун. Здесь очень мило.
Я сижу в своей чистой гостиной и слушаю крики чаек за окном, которые голосят, как будто взывают к утраченной любви. Через несколько минут я отправлюсь на свое уже третье за сегодняшний день собеседование.
С того самого дня, когда я провела здесь свой день рождения, я мечтала жить возле моря. И вот моя мечта осуществилась.
Если я получу место делопроизводителя (тьфу-тьфу, чтоб не сглазить!), для меня начнется совершенно новая жизнь. Все, что было со мной, останется в прошлом, и я снова буду достойна своего платья. Тьфу-тьфу, тьфу-тьфу!
Ева (да, это действительно снова я)
21 сентября 1995 года
Полгода в Брайтоне.
И вот что я поняла: мужчины, которых ты сопровождаешь, очень отличаются от мужчин, которых ты снимаешь в отелях.
Многие из них тщательно обдумывали то, что им предстоит сделать. Они все планировали, бронировали номер в отеле или заботились о том, чтобы, кроме них, ночью дома никого больше не было, когда они собирались привести к себе такую девушку, как я.
К концу моей работы в Лондоне я снизила цены, потому что мужчины не соглашались платить столько, сколько они платили поначалу. Я не знаю почему. Дон что-то бормотала относительно того, что предложение превышает спрос, из-за чего клиенты стали переборчивыми. В действие вступили законы старого доброго капитализма. В агентстве, где я сейчас работаю, я получаю гораздо больше, чем раньше, даже с учетом того, что отдаю работодателю его долю (тридцать процентов). Кроме того, они наводит справки обо всех мужчинах, с которыми сотрудничают, чтобы убедиться, что девушкам ничто не угрожает. Так что мне больше никто не приставит к горлу нож.
Проведя со мной собеседование, «директор» агентства Генриетта (я не думаю, что это ее настоящее имя, но она называет меня Хани, так что мы квиты) велела мне отправиться в крутой салон и привести в порядок волосы. Кроме того, теперь я была обязана регулярно бывать у косметолога и делать маникюр. Еще одним обязательным условием было дорогое нижнее белье, потому что клиенты желали видеть рядом с собой только по-настоящему шикарных дам. По словам Генриетты, я выгляжу шикарно… То есть могу так выглядеть, если приведу себя в порядок. Она отдаленно напоминает мне Офелию: то же яблокообразное лицо, зачесанные наверх седые волосы и безупречная речь. В отличие от Офелии Генриетта время от времени забывает о необходимости следить за произношением, и тогда мне кажется, я улавливаю в ее речи йоркширские нотки. Но, возможно, это мне и правда кажется, потому что порой меня с головой накрывает тоска по дому.
— В итоге все сводится к мандюшке, моя дорогая, — говорит Генриетта. — Но эти мужчины желают, чтобы мандюшки, которые они посещают, были ухоженными, аккуратными и благоухали розами. Совершенно нереалистичный взгляд на природу женщины, но мне-то какое дело? Они способны платить по пятьсот фунтов за час, если девушка им по-настоящему нравится, а больше мне ничего и не нужно.
Я очень быстро поняла, что мои обязанности отнюдь не сводятся к траханью. Некоторые из клиентов и в самом деле желают, чтобы мы сопровождали их на всевозможные встречи, обеды, шоу и даже в кино. Есть такие, которые предпочитают вначале пообедать с девушкой, побеседовать с ней и только затем ведут в гостиницу или к себе домой. Им нравится появляться в обществе рука об руку с привлекательной дамой, а некоторые представляют себе, что пришли на настоящее свидание. Мне все равно, чем они хотят со мной заниматься. У меня почасовая оплата, так что, чем дольше длится наша встреча, тем больше денег я уношу домой.
Некоторые из них на первых нескольких встречах вообще не хотят трахаться. Они хотят, чтобы я с ними разговаривала, ласкала и обнимала их. Они ожидают, что физические ласки будут сопровождаться ласками словесными, ублажающими их самолюбие. Другие просят меня раздеться и полежать рядом с ними. Они ласкают мое тело и пытаются доставить мне удовольствие.
Обычно без разговоров не обходится. Почти все мужчины, которых я сопровождаю, хотят со мной разговаривать. И почти все они женаты или имеют постоянных подруг. Им не терпится поделиться со мной тем, что эти самые жены или подруги их обделяют. Разумеется, они формулируют это несколько иначе. Они говорят, что их жены не хотят заниматься сексом, так как сильно устают, занимаясь с детьми, или что они считают себя слишком старыми для таких вещей, либидо их женщин гораздо ниже, чем у них самих, а тем временем у мужчин съезжает крыша от безумного желания получить разрядку.
Я киваю, потому что чувствую их боль. Я обнимаю их и позволяю им войти в меня. Я их ласкаю и забочусь о том, чтобы они получили столь желанную и необходимую разрядку.
Потом я возвращаюсь домой, снова становлюсь Евой и закатываю глаза, вспоминая всю ту чушь, которую я несла. Если бы я не была стриптизершей, а потом подругой наркомана, а потом лондонской проституткой, я, может, и повелась бы на всю эту лабуду. Возможно, я смогла бы искренне сопереживать своим клиентам, и мне не пришлось бы делать вид, что я их понимаю и глубоко им сочувствую. Но я была и стриптизершей, и проституткой, и подругой наркомана, поэтому знаю: если тебе действительно плохо, ты просто уходишь, а не мучаешь другого человека ложью. На этом мне приходится останавливать свой мыслительный процесс, потому что, если я начну вдумываться в то, что делаю, копаться в этом, я додумаюсь до комплекса вины, который не позволит мне брать у них деньги, а значит, зарабатывать себе на жизнь.
