— Ричард утверждает, что когда тридцать лет назад наткнулся на дневник портового смотрителя, там был какой-то чертеж. Думаю, перед тем как подсунуть дневник Биллу, Винсент просто оставил его себе.
— И ты ничего не нашел?
Пол качает головой:
— Нет. Мне попались только какие-то записки самого Винсента.
— Что собираешься делать дальше?
Он опускает руку под стол.
— Я полностью завишу от Тафта.
— Ты о многом ему рассказал?
Не найдя ничего, Пол нетерпеливо отодвигает стул и опускается на колени.
— Только в общих чертах. Винсент знает о существовании крипты, но не знает деталей.
Наблюдая за ним, я замечаю на полу следы ржавчины, оставленные, по всей видимости, ножками стола.
— Прошлым вечером я начал составлять карту, нанося на нее все данные, приведенные во второй части «Гипнеротомахии». Ориентиры, направления, расстояния. Зная, что от Винсента можно ожидать чего угодно, я спрятал ее здесь, в этой комнате, где сделал большую часть работы.
Из-под крышки стола он достает отвертку, обрывает свисающие, точно стебли сухой травы, полоски клейкой пленки и отодвигает стол. Я вижу решетку воздуховода, прикрепленную к стене четырьмя шурупами. Выкручивали и закручивали их уже не раз, потому что краски на головках совсем не осталось.
Пол быстро снимает решетку, просовывает руку в вентиляционный канал и через секунду вытаскивает плотно набитый конверт. Я невольно оборачиваюсь к двери, проверить, не подсматривает ли кто в окошечко, но оно заклеено темной бумагой.
Пол достает из конверта пару помятых фотографий. На первой он и Ричард Кэрри в Италии. Они стоят на Пьяцца делла Синьория во Флоренции, возле фонтана Нептуна. За их спинами видна копия Давида Микеланджело. Пол в шортах, с рюкзаком за спиной; Кэрри в костюме, но галстук съехал набок и две верхние пуговицы расстегнуты. Оба улыбаются.
На второй фотографии Пол в позаимствованном у кого-то галстуке опустился на колено и держит в руке медаль. Я, Джил и Чарли стоим вокруг него, а за нами два добродушно улыбающихся профессора. Он только что получил награду за лучшее эссе от Принстонского общества франкофилов. Желая поддержать друга, мы заявились на заседание, вырядившись персонажами из французской истории. Я изображаю Робеспьера, Джил — Наполеона, а Чарли в кринолиновом платье из костюмерной — Марию Антуанетту.
Пол равнодушно, словно видит снимки каждый день, убирает их в стол и вытряхивает из конверта остальное. То, что я поначалу принял за стопку бумаг, оказывается одним сложенным несколько раз листом.
— Вот она, — говорит он, разворачивая лист.
Я вижу неровно проведенные линии высот, стрелки с указаниями сторон света и почти посередине крестообразной формы значок, отмеченный красным цветом. Размеры этого объекта, судя по приведенной в углу шкале масштаба, близки к размерам нашей спальни.
— Хранилище?
Он кивает.
Какое же оно огромное. Некоторое время мы оба молчим.
— Что ты собираешься делать с картой? — спрашиваю я, оглядывая пустую комнату.
Пол кладет на стол четыре шурупа от вентиляционной решетки.
— Положить ее в безопасное место.
— Здесь?
— Нет.
Он наклоняется, ставит на место решетку, заворачивает шурупы, делая все это сосредоточенно и аккуратно, как человек, которому уже некуда спешить. Потом выпрямляется и начинает снимать со стен листочки-напоминания, чтобы никто посторонний не узнал о заинтересовавших его королях, чудовищах и древних героях.
— Так что ты собираешься с ней делать? — повторяю я, глядя на карту.
Скомканные бумажки исчезают в кулаке. Стены обретают прежний вид. Пол садится и тщательно складывает карту.
— Собираюсь отдать тебе.
— Что?
Он кладет сложенный лист в конверт и протягивает мне.
— Я же обещал, что ты узнаешь обо всем первым. Ты это заслужил.
Получается, что он всего лишь держит слово.
— А что мне с ней делать?
Он улыбается:
— Главное — не потеряй.
— А если Тафт начнет ее искать?
— В том-то и дело. Если Винсент захочет найти карту, то станет искать меня. — Пол задумчиво смотрит на меня. — К тому же я хочу, чтобы ты привык к ней. Почувствовал, что это такое — иметь ее при себе.
— Зачем?
Он снова садится.
— Я хочу, чтобы мы снова работали вместе. Хочу, чтобы мы вместе нашли крипту Франческо.
Теперь до меня доходит.
— Ты имеешь в виду, в следующем году…
— Вот именно. Мы будем вместе. В Чикаго и Риме.
Я качаю головой:
— Но это все твое. Твоя диссертация. Ты ее закончил.
— Здесь речь идет кое о чем побольше, чем просто диссертация.
— Верно.
Теперь я слышу это в его голосе.
— Мне не хочется заниматься этим в одиночку.
— Что я могу сделать?
Он улыбается:
— Пока ничего. Просто подержи ее при себе. Пусть она пожжет тебе карман.
Конверт совсем легкий, и эта легкость не позволяет поверить в то, что лежащий в нем лист бумаги может указывать путь к сокровищам, тайну которых много столетий хранила «Гипнеротомахия».
Пол смотрит на часы и встает.
— Идем. Надо зайти домой и захватить кое-что для Чарли.
Одним движением руки он снимает с окошка лист черной бумаги. Теперь в кабинке не осталось никаких следов ни самого Пола, ни Франческо Колонны, ни всех тех догадок, предположений и идей, которые связали их через пятьсот лет.
ГЛАВА 24
Последний вопрос, заданный мне на собеседовании вербовщиком из «Дедала», больше походил на головоломку: если лягушка упадет в пятидесятифутовый колодец и начнет выбираться, поднимаясь днем на три фута, но соскальзывая ночью на два, сколько дней понадобится ей, чтобы вылезти?
Ответ Чарли сводился к тому, что лягушка никогда не выберется, потому что упавшие в пятидесятифутовый колодец не возвращаются. Пол рассказал притчу о каком-то древнем философе, свалившемся в колодец из-за того, что загляделся на звезды. Джил ответил, что никогда не слышал о карабкающихся по стенам колодцев лягушках и что вообще все это не имеет никакого отношения к развитию компьютерной сети в Техасе.
На мой взгляд, правильный ответ — сорок восемь дней, то есть на два дня меньше, чем можно было бы предположить. Вся штука в том, что, как бы там ни было, лягушка поднимается на один фут в день, за исключением последнего, когда успевает добраться до края колодца прежде, чем скатиться вниз.
