Как же он смотрит на нее сейчас! Жаль, что у нее не хватило времени и смелости тоже рассмотреть его по-настоящему.
Ее тело протестовало, разум сопротивлялся. Она знала, что, если скажет нет, он поднимется и уйдет и через некоторое время вернется к ней как друг и простит ей все. Но она не знала, сможет ли простить это самой себе.
— Алли? — спросил он.
Ей не надо было принимать решения. Они жертвы рока и страсти. Впервые их неравенство ничего не решало. И ее девственность тоже ничего не значила. Только жизнь имела значение. Драмм хотел ее. Это отметало все остальное.
— Пожалуйста, не останавливайся, — попросила она. И едва сдержалась, чтобы не сказать «я люблю тебя», потому что боялась — это единственное, что может заставить его остановиться.
Он улыбнулся. Улыбкой, полной такого обаяния, и облегчения, и восхищения ее смелостью, что она подумала: ради одного этого стоило принять такое решение. Потом он снова опустился рядом с ней, и она поняла, что не знала и половины того, что ее ожидало.
Драмм стянул рубашку и жилет, скомкав их, положил ей под голову. Она задрожала. Смотреть на него, голого до пояса, было так необычно, невозможно, невыразимо приятно. Его грудь оказалась худой, мускулистой и твердой, как дерево, теплой под ее пальцами, как его дыхание возле ее уха. Одну руку он подложил ей под голову, защищая от холода каменного пола, другой ласкал ее, возбуждая, а его губы заставляли ее гореть в огне желания. Александра задыхалась, ощущая прикосновения его рта и языка к своей груди. Рука, блуждающая по ее телу, вызывала у нее трепет. Вот она у нее на животе, потом ниже, гладит, нажимает, потом медленно входит в нее там, заставляя извиваться. Его губы следуют за рукой, и Александра дрожит, а когда он скользнул туда, она так смутилась, что попыталась сесть. Но он поднял голову, тихо шепча ей какие-то нежные слова, пока она не расслабилась, чтобы он мог продолжать свои смелые ласки.
Он снял с нее платье, стянул свои брюки, убедив ее, что нога в полном порядке и не беспокоит его ни в малейшей степени в отличие от растущего возбуждения. Затем он доказал ей, что может быть и очень терпеливым, снова и снова возобновляя любовную игру.
Он вел себя так волнующе и нежно. Она перестала думать, чтобы полнее ощущать страсть.
Драмм находил ее восхитительной — полной желания, отдающейся, активно отвечающей на его страсть, женственной, что заставляло его чувствовать свою силу. Его одурачили и заманили в ловушку. Он не знал, сможет ли спасти их. Но сейчас ничто не имело значения. Это Александра, и каждое ее движение показывает, что она хочет его так же отчаянно, как он нуждается в ней. Он может позволить себе быть счастливым после того, как безжалостно отмел предупреждающие голоса, звучавшие в голове.
Он вел любовную игру, позволяя ее страсти возбуждать его самого. Он не помнил, когда в последний раз испытывал такое всеобъемлющее желание. Но продолжал удерживать себя. Грубость хороша в свое время, сейчас же совсем другая ситуация. Они лежали в темноте, на холодном камне, и если он не может предоставить ей других удобств, то подарит хотя бы нежность и ласку.
Когда желание выросло настолько, что стало причинять ему боль, а ее тело стало влажным, мучительно извиваясь под ним, он понял, что пора начать новый, окончательный, ослепляющий акт их пьесы. Он поднялся над ней, раздвинул ее ноги, обеими руками поднял и приблизил к себе то, что было ее сутью, ее центром.
Она напряглась. Он замер. Оставалась еще одна, последняя секунда его знаменитого самообладания. Ее глаза были широко раскрыты.
— Алли? — сказал он.
И она улыбнулась ему дрожащими губами. Он вошел в нее долгим скользящим движением, которое не смог бы остановить, даже если бы весь мир обрушился вокруг них. Он продолжал, потому что теперь не было никакого контроля. Он двигался быстро, в ритме, стремясь к экстазу, чьи искры уже поблескивали на краю уходящего сознания.
Он настиг его, задохнувшись и вскрикнув и вновь и вновь окунаясь в него, опускаясь и вздымаясь над телом женщины. Он испытывал все это один.
Она никак не могла последовать за ним. Внезапно Александра лишилась всего, кроме возможности застыть от удивления. Тянущая боль положила конец ее ожиданиям, а резкая боль от его движений смела прочь наслаждение. Но не смогла убить радость в ее душе. Она никогда еще не испытывала такой близости к кому-либо, а это был Драмм. И она дарила ему огромное наслаждение. Она чувствовала гордость, смешивающуюся с тревогой, болью и разочарованием. Он продолжал, и где-то в самом центре их соединения она ощутила легкое чарующее обещание того, что могла бы испытать, если бы знала больше.
Драмм вздрогнул последний раз и упал рядом с ней, тяжело дыша. Его тело было влажным от пота, голос звучал хрипло. Он погладил ее по щеке.
— Я не знал, — сказал он. — Прости.
— Ничего, — ответила она, прикасаясь к его лбу, к щеке, к губам.
Он прижал ее к себе и уткнулся в ее шею. Она лежала, глядя в темный потолок высоко над ними. Стук его сердца рядом был самым громким звуком, раздававшимся в их тюрьме. Его руки оберегали ее от всего, что могла принести ночь. Ей было спокойно, и сердилась она только на саму себя, понимая, что, как только он отпустит ее, она снова начнет бояться. Ее разгоряченное тело остывало, а вокруг становилось все темнее, потому что пламя в фонаре постепенно гасло, треща и мечась в диком танце.
— Я сделал тебе больно! — внезапно сказал Драмм, поднимаясь на локте, и голос его прозвучал обиженно.
— Нет-нет, это не важно.
— Но ты же плачешь.
Она поняла, что по ее щекам бегут слезы, и смахнула их.
— Нет, это из-за того, о чем я сейчас думала. После того, что мы только что сделали, будет еще труднее умирать.
— А, — произнес он, расслабившись, обдумывая ее слова. Он долго молчал, потом снова приподнялся над Александрой. — Тогда позволь показать тебе, насколько это будет хуже.
— Что? — Она смотрела на него, и даже в мигающем свете было видно ее удивление и сомнение.
— Нет, мы не будем заниматься этим, — мягко проговорил он. — Знаешь, это было бы слишком хорошо для начинающей, и я обычный человек. Но ты не ощутила того, что я. Я бы хотел показать тебе хоть мельком, как это может быть.
— Здесь и сейчас? — немного испуганно спросила она.
— Да. Больно не будет, я обещаю. Если мы могли сделать то, можем и это, — сказал он ей на ухо, снова гладя ее тело. — Мы можем делать все, что захотим, до самого утра. И думаю, тебе надо помочь заснуть.
Он опять целовал и ласкал ее, в этот раз делая все только для нее, и не переставая шептать:
— Не бойся. И не стыдись. Мужчины и женщины занимаются этим тоже.
Она все-таки была смущена. Она хотела, чтобы он никогда не прекращал, и знала, что не уснет, если он не погасит огонь, что разжег в ее теле. А когда это случилось, она задрожала и забилась, в экстазе закрыв глаза.
