Я ударил кулаком со всей силы в ладонь левой руки.
— Не надо, Алеша, не надо. Я знаю, что ты добрый, ранимый мальчик. Я знаю, что она доставила тебе очень много боли. Невероятное количество. Боли. Я знаю, что у тебя и сейчас все болит, спустя полгода… Я знаю, что только святой мог бы ее простить. Но если бы ты ее простил… Нет, нет, не дергайся. Единственное, о чем я прошу, — поговори с ней, не надо ее прощать. Дай двум сердцам излиться. Излить весь яд, и желчь, и боль и прижечь хотя бы рану.
Ведь невозможно зимы жить с открытой раной. Ты не сможешь… И ты не залечишь ее, пока вы не встретитесь и не поговорите.
— Абсолютный абсурд. Как просить у палача — сострадания. Или сожаления.
— Алеша, все, что ты ни скажешь, ты будешь прав. Но ведь она волнует тебя…
Господи, неужели это так?.. Будь я проклят и тот, кто создает душу. А потом в эту душу…
— Тогда в парке ты не бросил ее, а поймал ей такси, а потом позвонил проверить, доехала ли она. После такого ужасного признания… У тебя громадное сердце. Для этого надо быть великим и выше всего. Для меня это говорит больше, чем любые слова. Смилостивься, снизойди, ненавидь ее, но поговори с ней. Не дай ей зачахнуть. Ее жизнь в твоих руках.
— Я могу идти?
— Я подвезу тебя к дому.
— Лучше к метро…
— Я все равно знаю, где твой дом. Я подвозил ее несколько раз… Она сидела и молилась на твой подъезд. Что ты в него входишь.
— Как трогательно. Больше этого не делайте. Я не ручаюсь за себя, если она попадется мне на глаза.
— Алеша…
Но яд его слов разливался в моем сердце.
— …позволь мне завтра заехать к тебе. Я куплю бутылку вина, и мы посидим с тобой, поговорим как мужчина с мужчиной. Только мужчина мог бы выдержать то, через что ты прошел.
«Через что она меня проволокла…»
— И проходишь. Мне жаль ваши сердца. Как ужасно все то, что случилось. Как трагично, что ничего нельзя вернуть вспять. Что это ломает две прекрасных, созданных друг для друга жизни.
Я вздрогнул.
Завтра. Вечер. Он привозит бутылку коньяку и бутылку вина.
— Я не знал, что ты будешь.
Через час должна приехать Вика после съемок, она снимается в каком-то водевиле «Волшебный циркач», на телевидении.
Я хочу выставить защиту, заслонку, возможно увидев ее, он оставит меня в покое и не будет работать надо мной: моей психикой, чувствами, нервами, эмоциями. Я понимаю, что он чего-то от меня добивается, не понимая. Я никак не мог понять чего. Но даже не хотел об этом думать или размышлять. Любовник ее сестры. Может, она с ним тоже спала. А почему нет, ей сподручно. Она всегда тянется к близлежащему.
— Скажите, а Лита с вами тоже спала?
— Алеша… Как ты можешь такое подумать?..
— А почему нет, она спала с моим братом, она легла сразу с двумя.
— Алеша, не надо так говорить… На нее нашло затмение.
— Взяла в рот, едва целованный мной, член…
— Алеша!
— Заразила венерическим заболеванием. Предала, изменив с моим собственным братом, упорно добиваясь свидания, переступив через собственную сестру. Продолжала жить с ним, спать, встречаясь со мной. Не слишком ли много затмений. Я думал, что они бывают минутные, пускай часовые, но не хронические же.
— Ты прав, ты во всем прав. Но давай посмотрим с другой стороны. Лита — своеобразная девочка, весьма красивая, когда она идет по улице, на нее все оборачиваются.
— Вы не видели ее поутру без грима…
— Видел и не раз, когда заезжал за Верой, везти ее в институт.
— Пустоцвет это, а не красота. Никому радости от нее нет. Значит, если она красивая или необычная, ей можно переступать? Становиться преступницей? Заниматься кровосмешением? В древние времена это было преступление…
— Нет, нет, никому этого нельзя. Но ты несешь наказание.
— Почему вы так заботитесь о ней и стараетесь для нее?
— Она молода и не всегда понимает, что творит. Голова ее моментами не соображает, что делает.
— Удобное объяснение. Тогда ей нужно лечь в психушку, чтобы голова ее сознавала.
— К этому и идет. Если ты не…
Внизу хлопнула дверь и раздался звонок. Вика влетела свежая, раскрасневшаяся с мороза. Без всякого прошлого.
— Познакомьтесь, это Виктория.
— Меня зовут Саша, очень приятно. Алеша, я не буду тогда отвлекать и мешать, позвоню вам завтра, если вы не против?
Он быстро попрощался, не протягивая руки. Словно боялся, что я не пожму. Бутылки так и остались стоять неоткрытыми.
— Я не знала, что тебя посещают мужчины, я думала, только женщины!
— Мне можно смеяться?
— Кто это был?
Странно, она никогда не задавала подобных вопросов.
— Грушницкий, забыл, как его имя-отчество.
Она мягко улыбнулась становящейся знаменитой киноулыбкой. Мама номер два!
— Как съемки?
— Изнурительные, я все время думала о тебе. Не могла дождаться, когда закончатся.
— Как же ты можешь играть роль, не думая о своем персонаже? Придумываешь все, наверное…
— Я всегда говорю тебе правду. И никогда не придумываю. Это водевиль, в водевиле это можно.
— А как же перевоплощение, знаменитая система…
— Алеша, этот человек тебя чем-то огорчил? У тебя какой-то необыкновенный вид.
Она подошла, я посмотрел в ее глаза. И увидел в них…
— Хочешь я искупаю тебя? Ты такой беззащитный в ванне…
От неожиданности я рассмеялся.
— Хочу.
Она раздевается, мы не столько купаемся, сколько занимаемся любовью в ванне. Мне нравилось, когда она меня купала. Отчего я не могу ответить на эти чувства в ее глазах? Хотя бы такими же. Викины пальцы скользят по моему телу.
Через два дня он заехал опять, без звонка. Мне неудобно было не впустить человека. Бутылки стояли на том же месте, на столе, нетронутые. На этот раз он их открыл. Вместе с вином в меня вливался яд его новых слов. (Как высокопарно. Но должно же в этой жизни хоть что-то быть написано высоким штилем.)
Уже два раза я видел, как она шла за мной, на далеком расстоянии, боясь приблизиться.
На перемене меня опять ловит Светочка.
— Алешенька, весна на дворе.
— Что бы это значило?
— По весне все чувства взрослеют…
— Каким образом, Светочка?
— Я не могу тебе здесь объяснить.
