— Купим что-нибудь поесть? — спрашиваю я, обеспокоенная явно недостаточным завтраком.
Яйца, бекон и жареный хлеб нашли себе приют в мусорной корзине в Эксетере, ожидая возможности составить счастье какого-то бродяги. Интересно, есть ли в Эксетере бездомные.
Меган не отвечает.
— Что?
— Хочу узнать, что мы будем есть.
Она кивает.
— Чего бы тебе хотелось?
— Шоколаду.
— Только шоколад? А рыбу, или чипсы, или бутерброды из «Макдоналдса», или…?
Я останавливаюсь. Что может ей нравиться из еды? Рози и Эмили едят всякие полезные вещи, но это, вероятно, из-за их мамы Лесли, которая терпеть не может никаких глупостей. Я не хочу быть как Лесли.
— Нет. Только шоколад.
— Хорошо. Пошли поищем.
Мы бродим по магазинчикам, пока не находим «Вулвортс», в котором полно шоколада. Покупаем большущую плитку и находим место в середине торгового центра, где можно укрыться от ветра. Я отламываю кусочки, и мы приступаем к процессу еды, сначала медленно, наслаждаясь вкусом, затем с жадностью, быстро разжевывая и проглатывая, готовые уже к следующей дольке, пока хоть что-то осталось.
— Хочу пить, — говорит Меган, и мы отправляемся искать кафе.
Мы сидим за столиком, и я заказываю чашку кофе для себя и кока-колу для Меган.
Кажется, Меган теперь окончательно проснулась и проявляет больше любопытства. Такой же она была вчера, когда мы делали покупки в Бирмингеме.
— Где ты живешь? — спрашивает она.
— Конечно же в Бирмингеме. — Я улыбаюсь.
— Зачем же ты тогда сюда приехала?
— Я думала, что тебе понравится на берегу моря.
Она дует в соломинку и наблюдает, как в стакане поднимаются пузыри.
— Меган, — говорю я, но уже слишком поздно: часть жидкости расплескалась по скатерти.
Она хихикает.
— Мама мне бы не разрешила так делать.
— Меня это не удивляет, — говорю я, находя салфетку и пытаясь вытереть скатерть.
Я нервно поглядываю вокруг, но обслуживавшие нас за прилавком девушки в красно-белых хлопчатобумажных халатиках заняты продажей хлеба и раскладыванием булочек по пакетам.
Мне ясно, что две пожилые дамы, сидящие рядом, видели, как все это произошло. Я заметила их, еще когда мы вошли, они сидели перед огромными пирожными с кремом, воспитанно подносили ко рту кусочки нужного размера на серебряных вилочках. По-видимому, они настолько хорошо знают друг друга, что им не о чем даже поговорить. Они едят и пьют свой кофе в молчании, наблюдая за другими людьми, как будто мы на сцене, а они — публика. Я чувствую на себе их взгляды и понимаю, о чем они думают. Разве не следует ребенку быть в школе? Мне хочется повернуться к ним и сказать: «Посмотрите, она же больна. Разве вы не видите? Ей и жить-то осталось недолго».
— А откуда взялся ребеночек? — спрашивает Меган.
Я теряюсь. Естественно, в наши дни каждый ребенок знает, откуда берутся дети. Она же читает «Только семнадцать». И она должна знать.
— Знаешь ли, — говорю я, — нужно, чтобы были мама и папа.
Я умолкаю: а вдруг она этого не знает. Она же думает, что у нее нет отца.
Она смотрит на меня с презрением:
— Я имею в виду того, вчерашнего ребенка. Откуда он?
Я не знаю, что сказать. Мне нужно было за все это время придумать какое-то объяснение, но мне это как-то не приходило в голову.
— Я нашла ее, — говорю я. — Это не мой ребенок.
— Где же ты ее нашла?
Я делаю глоток кофе, но все же ничего не могу придумать.
— В кроватке.
Меган кивает и, похоже, принимает такое объяснение.
— Многие дети лежат в кроватках или в колясках.
Я меняю тему:
— Твоя мама работает?
— Что это значит? — говорит она, смущенно поглядывая на меня.
— Ну, уходит она на работу? То есть ходит зарабатывать деньги?
Ее лицо проясняется.
— Она получает деньги. На почте получает.
— Ну а что с папой?
Лицо сразу мрачнеет.
— Нет у меня папы.
Я думаю о том, почему она так настойчиво отрицает существование папы.
— Может, у тебя есть другой папа? Отчим?
Она смотрит в сторону, и я понимаю, что моя догадка верна.
— Какая же ты дура! Он не считается.
— Тебе нужно расширять свой словарный запас, — говорю я. — «Дуру» можно заменить на «зануду».
— А я-то думала, что мы ехали на море, — говорит она.
Когда мы выходим, яркое утреннее солнце совсем закрыли тучи, а ветер так и не прекратился. Те самые темные тучи, которые казались такими далекими, когда мы были в поезде, теперь висят почти над головой. Я дрожу от резкого порыва ветра, пробравшего нас, как только мы вышли из кафе. Обеспокоенно смотрю на Меган, но она, кажется, и не чувствует ветра в своем новом пальтишке. У нее есть капюшон, так что если пойдет дождь, то ей он не страшен. Смотрю на свое легкое пальто. На мне юбка и колготки, это менее всего подходит для прогулки по пляжу.
— Куда идти? — спрашивает Меган.
— Не знаю.
— И как же мы туда доберемся?
Я неуверенно озираюсь.
— Пойдем спросим у кого-нибудь, — говорю я и иду обратно к кафе.
Когда мы вместе идем к морю, Меган берет меня за руку, и меня пронизывает ощущение счастья. Мне достаточно этого. Я могу так идти без конца. Мысль, четко оформившись, бьется у меня в мозгу. А что, если Маргарет никогда не была хорошей матерью? Все это время в моем сознании жил образ моей матери, доброй и заботливой, и я думала, что эта мать — Маргарет, но думала так ошибочно. Я ничего не знаю о Маргарет. Никогда с ней не встречалась.
Новая мысль прочно застревает в моем сознании. Возможно, Дина отказывалась подчиняться именно потому, что ее мать не понимала ее. А что, если отец был прав и нам всем было лучше без матери?
— Что, мы почти пришли? — спрашивает Меган.
Море виднеется прямо за низкой стеной в конце дороги.
— Да, — говорю я.
Мы переходим дорогу, и морской берег оказывается прямо перед нами. Несколько человек сидят на пляже за старательно установленными щитами, но для купания слишком холодно. Чайки парят на ветру, падают вниз и вновь взмывают вверх. На какую-то секунду я останавливаюсь и смотрю на них. Что-то такое есть в их пронзительных криках, что проникает прямо в меня, входит именно в то отверстие, что образовалось у меня внутри с тех пор, как умер Генри. Внутри меня пустота. Во мне ничего не осталось для создания ребенка: там, где следовало зародиться новой жизни, существует всего лишь пустое место.
