Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 100
А как поднялись на купол Исакия, и у меня закружилась голова от высоты?
И так не хотелось вылезать из кровати, а нужно было что-то придумать на ужин, и ты сказал: «Замри», а сам сбегал вниз в кооператив и принес шоколадных конфет, швейцарского сыра, винограда, бутылку вина! Как было чудесно!
Кладу тебе в рот виноградину, а ты держишь ее в зубах! Какие у тебя божественные зубы!
* * *
Пришел Эпштейн и вытащил меня на улицу. Сказал, что без свежего воздуха я совсем превращусь в мумию. Шли, шли и дошли до «Пикадилли». Уселись и погрузились в созерцание глупейшего немецкого фильма — вошли в середине 3-го акта. Не выдержали, ушли, отправились попытать счастья в «Колизей». Перед началом сеанса публику развлекали балалаечники, исполняли фокстроты. Смотрели кинодраму «Прокурор». Глупость, но она меня ужасно взволновала, а главное, отвлекла. Прокурор выступает как обвинитель против любимой женщины, которая не оправдывается, чтобы не запутывать его в дело, и ее гильотинируют.
Промолчали весь вечер. Я по необходимости, а он, наверно, оттого, что нечего сказать. Вернее, сначала он без конца что-то болтал, а потом вдруг сказал: «Странно все время говорить с молчащей женщиной», — и тоже замолчал.
Потом поехали в наш «Яр». Не надо было! Вошли, когда пела Майя. Тут мне стало плохо. По-настоящему плохо.
Сижу, кругом ей хлопают.
А меня уже нет?
Сказала, что у меня жар, и ушла. Иосиф посадил меня на пролетку.
А у меня и есть жар.
* * *
Сережа, любимый мой, помнишь, я пришла вся заплаканная, потому что вылезла из трамвая, из толкучки, и только тогда увидела, что вся перепачкана в молоке, и на туфли накапало. А ты обнял меня и стал успокаивать, как дочку. Где ты, Сереженька, приди, прижми, успокой, убаюкай! Так хорошо быть с тобой маленькой! Так хочется забыться в твоих руках! Позабыть все на свете. Даже сцену! Я так устала открывать на сцене душу, а за кулисами прятать ее поглубже, потому что там нужна не душа, а острые зубы и когти! И главное, нужна не кожа, а шкура, как у носорога! У меня нет шкуры! Мне так больно!
* * *
Сегодня Эпштейн явился с букетом роз и опять звал замуж. И знаешь, Сережа, чем меня хотел взять мой администратор с Седьмой линии? Не представляешь! Он бросает к моим ногам целую Францию! Его собираются послать туда представителем Межрабпром-Руси!
Бедный, наивный Иосиф!
Ему кажется, что я должна броситься ему на шею из-за какого-то Парижа! Мне не нужен никакой Париж, Сережа, мне нужна твоя любовь!
Никогда еще не отказывала на листочке бумажки. А тут вырвала из этого блокнота и написала крупными буквами: «НИКОГДА!».
Кстати, вот тебе еще забавный эпизод. Эпштейн даже, представь себе, познакомил меня на той неделе со своей мамой! Ожидала увидеть расплывшуюся матрону, этакую библейскую Ревекку, а это такой сухой живчик, говорящий прокуренным, низким голосом. И все интересовалась, нет ли у меня иудейских родственников! Мы с ней сразу друг другу не понравились. Так сказать, нелюбовь с первого взгляда. Зато какой был гефилте фиш! Пальчики оближешь!
И еще Иосиф принес банку дивного какао «Ван-Гунтен»! Пью, балую мое бедное горлышко. Помнишь, мы спорили, какое лучше: «Ван Гунтен» или «Жорж Борман»?
Приходил Ваня Делазари, грустный. Проигрался в Сплендид-Паласе. Занял денег.
* * *
Все перепуталось — сплю днем, а ночью глаза не могу сомкнуть. Не знаю, какое сегодня число.
Как ненавистна мне эта комната без тебя! Спина уже разламывается от койки-гамака. Я задыхаюсь от недостатка свежего воздуха, открываю окно. Ложусь спать в носках, ногами к стене, опасаясь, что по мне ночью будут ползать тараканы. Сереженька, спаси меня! Постучи вдруг в эту дверь!
* * *
Не спится. Лежала и вспоминала тебя. Перебираю тебя, как четки, твои слова, жесты. Вот ты помогаешь мне снять сырое, тяжелое пальто, стаскиваешь галоши! Помнишь тот день, когда мы попали под ужасный снег с дождем? А еще снова и снова получаю от тебя на день рождения цветы и флакон «Джики» Guerlain. Каждый раз, когда обмакиваю кончик пальца и провожу за ушами, накатывает такая волна нежности к тебе!
* * *
А помнишь, как все было в первый раз? Ты — негодный обманщик! Позвал на день рождения к какому-то другу, а не оказалось ни друга, ни дня рождения! И какой чудесный был этот обман! Я пришла с мороза. Знаю, что сейчас все будет, и от этого как в тумане, сама не своя. Медленно хожу по комнате, снимаю с себя шапочку, перчатки, бросаю на пол, не глядя. Ты подошел, взял мои руки, прошептал: «Какие ледяные!» Стал их согревать губами.
* * *
Что такое законные права? Я признаю только настоящие права — и по праву любви ты — мой. О Господи, до чего жалки супружеские права! И что они значат, по сравнению с моим правом засыпать и просыпаться с тобой каждую ночь и каждое утро? Это право принадлежит мне, а не ей!
Право на тебя есть, а тебя самого нет.
* * *
Перечитала этот бред гимназистки, и вдруг стало так очевидно, что ничего у нас не будет, что ты никогда не уйдешь от нее ко мне. И так стало пусто на душе! Так расхотелось жить!
Только с тобой я поняла, что значит задыхаться от ярости. Представляла себе тебя с ней. Как ты целовал ее волосы, ее губы, гладил ее кожу и там, и здесь. Представляла, как ты ей шептал — что? То же самое, что мне? Изводилась от ревности.
* * *
Нет, вру, все не так. Я же знаю, что у вас давно ничего нет. По-настоящему больно мне тогда, когда я вдруг начинаю думать не о том, что у тебя с ней в постели, а о том, что ты ее еще любишь. Мне все время страшно: вдруг ты ее еще любишь?
* * *
Тот ужасный вечер в Москве, когда я в первый раз пришла к вам домой, преследует меня, как кошмар. Хочу забыть его и не могу. Вошла и сразу почувствовала всей кожей присутствие другой женщины. Она везде, во всем. И все стерильно-чистенько, не то, что у меня. И запах. Ее запах. Ее одежды, ее духов, ее тела. Невыносимо. Больно. Выдавила из себя: «А у вас уютно». А ты ответил: «Я здесь ни при чем».
Легла в вашу — твою и ее — кровать. В ее кровать. В ее комнате. И как окаменела. Пропало все желание. Боялась тебя обидеть. Ничего не сказала. Но ты все почувствовал.
Как это унизительно! Всегда, будто воры. Неужели мы воры, Сережа? Нет, это не так, этого не может быть! Ты ведь любишь меня, а не ее! Ты ведь мой настоящий муж, а не ее! Нельзя украсть то, что и так принадлежит только нам двоим!
Опять говорю что-то не то. Дело ни в каком не в воровстве. Знаешь в чем? В ее тапочках. Я тогда все время смотрела на ее тапочки у дверей.
* * *
Клава — моя самая близкая подруга. Ты знаешь, что она мне говорит про тебя? Конечно, не знаешь. Она говорит, чтобы я тебя оставила, что нельзя разрушать чужую жизнь. А главное, что если бы ты любил меня по-настоящему, ты давно бы уже был со мной. Если бы ты действительно хотел уйти от нее ко мне, то давно бы это сделал. Она права.
Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 100
