— Я не работаю…
— Как это не работаешь?
— Вот так, не работаю, и все. Иногда помогаю другу в его бизнесе, но никакой работы со стабильным жалованьем у меня нет.
— Значит, ты из богатеньких… мультимиллионер.
— Нет, я, скажем так, рантье. Получаю небольшую ренту… которая позволяет мне жить… вполне сносно.
— Сносно? Но ведь все это должно было откуда-нибудь взяться? Тебе что-то оставили родители?
— Нет! Мои родители — они всю жизнь работали… самые обычные люди.
— Так откуда тогда деньги, черт побери? Хватит крутить! Говори! Что еще за загадки!
— Я был… помощником… несколько лет, что-то вроде личного секретаря у одного очень влиятельного человека…
— Из знаменитых?
— Нет, он вовсе не был знаменит, у этого человека была большая власть в мире бизнеса, но он всегда оставался в тени. Понимаешь, как раз самых могущественных людей обычно мало кто знает.
— И ты его ублажал…
— Тебе кажется, что это самое главное? Что все должно сводиться именно к этому?
— Мне кажется, что ты его ублажал.
— Он был немолод. И вел себя по отношению ко мне очень хорошо… Я… я любил его, по-настоящему любил… У меня была к нему куда более глубокая привязанность, чем к собственному отцу.
— И он оставил тебе все свое состояние…
— Нет, уж такую глупость он бы никогда не сделал! Ты разве не читала «Великого Гэтсби»? Ведь его жена и дети разорвали бы меня на куски — через суд, хочу сказать. Нет, никакого наследства он мне не завещал; он поступил иначе: еще при жизни переводил на мой счет приличные суммы…
— Он сильно рисковал.
— Это было одним из его свойств… возможно, самым замечательным… и очень полезным в бизнесе. Он с одного взгляда сразу мог раскусить человека. И никогда не ошибался.
— Судя по всему, ты был в него влюблен.
— Я уже сказал, что любил его.
— А девушек у тебя никогда не было?
— Случались и девушки… Но ведь суть не в том, мужчина это или женщина, главное — встретить… Надо полагать, проблема во мне самом.
— А почему ты пригласил меня? Зачем нанял?
— Зачем? Не знаю… Наверно, по той же причине, по какой тебя нанимают и другие: ну, чтобы не пришлось давать кучу объяснений, и вообще, так удобнее…
— Но ведь все они — твои друзья… Чего ради ломаться, что-то изображать из себя?
— Мои друзья… Ты полагаешь, наша дружба была такой уж настоящей? После того, что ты сама видела…
— Ты никого не любишь. На самом деле ты никого по-настоящему не любишь… Не знаю, как можно так жить.
— А ты? Ты сама любишь кого-нибудь сейчас по-настоящему? У тебя есть парень? Великая романтическая любовь — из тех, что на всю жизнь? Или главной целью твоей жизни до сих пор было обеспечить себе хорошую пенсионную страховку, как ты сказала?
Темнота почти полная. Кажется, расплывчатая фигура Евы сливается с мраком, уменьшается, тает, пока совсем не исчезает, растворившись в черноте ночи. Проходит несколько секунд.
— Давай сменим тему, — говорит она вдруг, изо всех сил стараясь, чтобы голос звучал нейтрально. — Я нашла одну вещь… тут, в доме.
С той стороны, где лежит Ева, происходит какое-то движение, какое-то шевеление, вернее, слышится шелест ткани, чувствуется мягкое колыхание матраса.
— Смотри… потрогай…
— Что это?.. Черт! Где ты его…
— Внизу, в кабинете, в ящике стола…
— Я не люблю оружия. Он заряжен?
— На предохранителе.
— Нет, как хочешь, а мне такие штуки не нравятся. Не нравятся… Знать, что в твоих руках власть над жизнью и смертью и ты можешь так быстро, так просто, одним движением пальца решить чью-то судьбу…
— А вот я не задумываясь пущу его в ход. Скажем, если ты прямо сейчас возьмешь да исчезнешь… Я… не смогу провести ночь одна в этом… в этом…
Лицо Евы различить невозможно, но в голосе ее звучит невыносимая тоска, мука, он вот-вот сорвется. Теперь движение вроде бы происходит на стороне Хинеса. Оно едва ощутимо, словно откуда-то из темноты незаметно дунул суетливый ветер. Как можно догадаться, Хинес придвинулся поближе к Еве. Опять глухо зашуршала ткань, чуть слышно зашелестели волосы.
— Не бойся… Ева… Да, именно так, Ева. Единственное… единственное положительное, что есть в гибели Ампаро, — это… Понимаешь, у нас появилась надежда на то, что, возможно, исчезновения прекратились.
— Она тоже исчезла, по-другому, но все-таки… Честно говоря, кажется… кажется… Я ни на миг не могу поверить в эту вашу дурацкую версию… связанную с Пророком, но вместе с тем так легко допустить, будто кто-то управляет нашими исчезновениями и делает это педантично, по заранее обдуманному плану.
Молчание. Тишина. Наконец раздается голос Хинеса:
— То есть ты веришь, что может существовать некто…
— Нет, верить — не верю. Не могу верить, поскольку этот некто должен быть всемогущим, а в такие вещи я поверить не способна. Да и нет никакого желания поверить. Я только сказала: кажется. Но, не исключено, все это только чистая случайность. Чистое совпадение.
Опять повисает молчание.
— Слушай… от тебя пахнет чесноком…
— Прости! Наверно, это… из-за иберийской колбасы. Она была очень вкусной, но…
— Нет, только не отодвигайся. Лучше обними меня покрепче… вот так, покрепче.
Их тела на какое-то время вновь застывают в неподвижности. Затем происходит едва заметное движение, потом слышится голос девушки:
— Это окно… мне страшно.
— Никакой зверь… ни один опасный зверь не сумеет вскарабкаться на такую высоту. Если хочешь, я закрою окно, но… мы тут помрем от жары.
— Нет… все равно, пусть остается так. Только обними меня покрепче, и все.
На сей раз молчание длится дольше, чем прежде. Слуху хватает времени на то, чтобы отличить от прочих звуков пение сверчков, доносящееся снаружи, его особый ритм, и воспринять его как что-то существующее само по себе, отдельно от знойного, неподвижного воздуха, обволакивающего все вокруг. Также можно уловить какое-то движение на кровати, едва заметное перемещение тел, легкий шелест воздуха, который выходит при дыхании изо рта, из ноздрей. Но темнота еще больше сгустилась, и уже невозможно ничего различить — ни очертаний тел, ни их движений.
— Да что такое… что с тобой, на фиг, происходит? — Голос Евы прозвучал неожиданно резко, вспарывая ночной мрак.
— Нет… прости… я не могу, не могу…
— Но ты же… был совсем готов… Вон он у тебя каким стал!
— Не говори пошлостей.
— Не говори?.. Да пошел ты… Козел…
