— Какого? — Я смотрю вверх и верчу головой.
— Я в них не разбираюсь.
В нашей комнате мы знали названия всех предметов, но в открытом мире их так много, что люди даже не знают их имен. Бабушка усаживается на деревянную скамейку. На земле валяются палки, которые ломаются, когда я на них наступаю, крошечные желтые листочки и полусгнившие бурые листья, которые, как говорит бабушка, Лео должен был убрать еще в ноябре.
— А у отчима есть работа?
— Нет, мы с ним рано ушли на пенсию, и теперь конечно же наши капиталы уменьшились…
— А что это значит?
Бабушка закрывает глаза и кладет голову на спинку скамьи.
— Да так, ничего, не забивай себе голову.
— А он скоро умрет?
Бабушка открывает глаза и в изумлении смотрит на меня.
— Или ты умрешь первой?
— Должна вам сказать, молодой человек, что мне всего лишь пятьдесят девять.
А Ма только двадцать шесть. Она пошла на поправку — означает ли это, что она скоро вернется ко мне?
— Никто не собирается умирать, так что не говори глупостей, — заявляет бабушка.
— А вот Ма говорила мне, что все люди когда-нибудь умрут.
Бабушка кривит рот, и морщинки на ее лице разбегаются в стороны, как солнечные лучики.
— Мы совсем недавно встретились, мистер, а вы уже торопитесь сказать нам «до свидания».
Я смотрю на зеленый участок двора.
— А где же гамак?
— Надо будет поискать его в подвале, раз тебя это так интересует. — И она со стоном встает со скамейки.
— Я пойду с тобой.
— Сиди уж, наслаждайся солнышком, я скоро вернусь.
Но я не сижу, а стою. Когда она уходит, наступает тишина, только среди деревьев изредка раздаются резкие крики, я думаю, это кричат птицы, но их не видно. Листья шелестят на ветру. Я слышу крик ребенка, наверное, это в соседнем дворе, позади большой изгороди, поскольку я не вижу этого ребенка. Поверх желтого лица Бога примостилось облако. Вдруг резко холодает. Мир все время меняет свою яркость, температуру и звуки, никогда не знаешь, каким он станет в следующую минуту. Облако какого-то серо-голубого цвета. Интересно, нет ли в нем дождя? Если на меня начнет падать дождь, я убегу в дом, чтобы моя кожа не промокла.
Вдруг я слышу звук ззззз и замечаю в цветах удивительное существо — живую пчелу. Огромная, вся в желто-черную полоску, она танцует прямо внутри цветка.
— Привет, — говорю я и прикасаюсь к ней пальцем, чтобы погладить, и тут…
Ай! Мне кажется, что моя рука взорвалась. Такой сильной боли я еще никогда не испытывал.
— Ма! — кричу я, мне больше всего хочется, чтобы она была сейчас рядом со мной, но ее нет ни во дворе, ни в моей голове. Ее нет нигде, я один на один с болью, болью, болью…
— Что ты с собой сделал? — подбегает бабушка.
— Это не я, это пчела.
Бабушка смазывает мне палец специальной мазью, болит уже не так сильно, но все равно болит. Помогая ей повесить гамак, я работаю одной рукой. Гамак вешается на двух крючках, которые вбиты в деревья, растущие на заднем краю двора. Одно дерево низкое, всего лишь в два раза выше меня, и наклоненное, а другое — в миллион раз выше первого и покрыто серебристыми листочками. Веревочные ячейки смялись от долгого лежания в подвале, и нам приходится их растягивать, чтобы они приобрели нужный размер. Две веревки порвались, образовав большие дырки, и, устраиваясь в гамаке, надо быть очень осторожным, чтобы не усесться в эти дырки.
— Это, наверное, от моли, — говорит бабушка.
А я и не знал, что моль может быть такой большой, чтобы прогрызть веревку.
— Честно говоря, мы не вешали его уже тысячу лет, — говорит бабушка, а потом добавляет, что не рискует садиться в него — ей обязательно нужна опора для спины. Зато я с удовольствием устраиваюсь в гамаке. Я подтягиваю ноги и просовываю их в дырки, а потом сую туда и левую руку. Правая еще сильно болит после укуса пчелы. Я думаю о том, как маленький Пол и маленькая Ма качались в этом гамаке. Как странно, где они сейчас? Большой Пол, наверное, сейчас с Дианой и Бронуин, они сказали, что мы посмотрим динозавров в следующий раз, но я думаю, что они врут. А большая Ма лежит в клинике и идет на поправку.
Я дергаю за веревки, представляя себя мухой, запутавшейся в паутине. Или грабителем, которого поймал Человек-паук. Бабушка качает гамак, и у меня кружится голова, но мне почему-то это нравится.
— Тебя к телефону, — кричит отчим, появляясь на палубе.
Бабушка бежит по траве, снова оставив меня один на один с окружающим миром. Я спрыгиваю с гамака и чуть было не падаю, потому что ботинок цепляется за веревку. Я вытаскиваю ногу, и он падает на землю. Я бегу за бабушкой с такой же скоростью, что и она.
Бабушка в кухне разговаривает по телефону.
— Конечно, надо начинать с самого простого, в этом он прав. Тут кое-кто хочет поговорить с тобой. — Она имеет в виду меня и протягивает мне телефон, но я не беру его. — Догадался, кто это?
Я моргаю.
— Это — твоя Ма.
И правда, я слышу в телефоне голос Ма:
— Джек!
— Привет! — Больше я ничего не слышу и отдаю телефон бабушке.
— Это снова я. Как у тебя дела? — спрашивает бабушка. Она все кивает и кивает, а потом говорит: — Он держит хвост пистолетом. — Тут она снова протягивает мне трубку. Ма говорит мне, что она очень сожалеет о том, что сделала.
— А ты уже больше не отравлена плохими таблетками?
— Нет, нет, я поправляюсь.
— Так ты сейчас не на небесах?
Бабушка зажимает себе рот. Ма издает какой-то звук — я так и не понял, плачет она или смеется.
— Хотелось бы.
— А почему тебе хочется улететь на небеса?
— На самом деле мне совсем не хочется, это была шутка.
— И совсем не смешная.
— Ты прав.
— Больше не хоти.
— Хорошо. Знай, что я здесь, в клинике.
— Ты что, устала играть?
Я не слышу ничего и думаю, что она опять «ушла».
— Ма?
— Да, устала, — отвечает она. — Это была моя ошибка.
— А теперь ты больше не чувствуешь усталости?
Она снова молчит, а потом говорит:
— Чувствую. Но это хорошо.
— А ты придешь к нам покататься в гамаке?
— Приду, и очень скоро, — отвечает Ма.
— Когда?
— Пока не могу сказать, все будет зависеть от того, скоро ли я поправлюсь. А у бабушки все в порядке?
