Борт сел в Ростове.
На борту были и раненые. Уже на выходе, когда отвалилась у транспортника рампа, Вышегородский узнал фельдшера Шибанова. Был тот сер лицом, небрит, в несвежем камуфляже, но глаза его метались жадно в поисках наслаждений.
— По бабам пойду, — заявил Шибанов. — Одного боевика грохнули, при нем валюта. Поделили. Надо вражескую валюту потратить с пользой. На баб!
Шибанов рассказал, как лечился в Моздоке, как быстро вылечился и был прикомандирован к части, которая с боями продвигалась в сторону Шатоя, как был снова ранен шальной пулей на излете. И вот теперь с тремя заросшими дырками и одной свежей, но очень хорошо обработанной, летит он на большую землю, где собирается провести время активно и приятно: дня три «гудеть» с бабами и мордобоем, а там как получится, но точно, что не меньше недели. Предложил Вышегородскому участвовать.
— Везучий ты, Шибанов, — сказал Вышегородский и согласился. — Только жене позвоню, что туда-сюда на день, другой задержусь.
Сошли они с трапа, было их трое, еще майор артиллерист с тяжелой контузией и приговором — пить нельзя год, лучше два. Он всю дорогу отхлебывал из фляжки Вышегородского и к концу полета предложил выбросить за борт журналистов. Вышегородский сказал ему, что не получится, что самолет тогда разгерметизируется в воздухе, а это опасно. Тем более за журналистов могут дать срок, — это ведь не боевики. Артиллерист к концу полета притих, задремал, дергал во сне головой.
Сошли они с самолета. Спрашивают кого-то, кто суетился у «двухсотого» груза — куда теперь? А вон туда, забор видите серенький, туда и топайте, если прямо пойдете, как раз будет дырка. Они вышли точно на дырку в бетонном заборе аэродрома. Пролезли сквозь дыру. И все втроем столбами встали, обалдевшие от шума и грохота… Мирная жизнь с троллейбусами и пивными ларьками даванула по ушным перепонкам не слабее установки «град». Девицы в набедерных повязках, таксисты с лицами безквартирных цыган, милиционер на перекрестке с сытым подбородком, мороженщица и пироженщица, указатели районов города, номера домов. Все это была мирная жизнь. Но хуже всего было от «зайчиков» в окнах… Пока шли по улице, Вышегородский голову жал в плечи, майор артиллерист присмирел — по сторонам оглядывается на солнечные «зайчики», словно целятся в них сквозь оптические блестящие на солнце прицелы сразу много снайперов. Фельдшер Шибанов бравурную песенку насвистывал.
Пили они три дня: дрались на второй, на третий их забрали в милицию, потом отпустили. Они пили снова. Пропал майор-артиллерист, они не могли вспомнить на каком этапе. Шибанову почему-то казалось, что как раз на том, когда он той щекастенькой с круглыми глазками предложил стать его прапорщицкой женой, и когда она сказала, что прапорщик — это фу, а вот капитан или майор звучит гордо. Вышегородский настаивал, что тогда, когда он заехал наотмашь по толстой наглой морде в очереди винного отдела, и та сытая морда в ответ крепко стукнула его по уху, а потом подбежали еще морды, и если бы не народ в магазине, ему бы сломали шею.
Через неделю прапорщик Шибанов решил увольняться из вооруженных сил. Вышегородский купил билет на поезд и, распрощавшись с фельдшером Шибановым, ночной плацкартой укатил домой в Волгоград.
Волгоградский ночной цеплялся за каждый пропахший углем шахтерский полустанок. Вышегородский не спал, все ходил в тамбур курить. Сосед его, что занимал нижнюю полку напротив, тоже не спал. Так они оба и ворочались, пока не уселись за стол и быстренько познакомившись, стали распивать купленную у проводницы бутылку паленой осетинской водки. Вышегородский тер оконное стекло, словно хотел оттереть кусочек и заглянуть за ночной мрак, но лишь изредка мелькали снаружи огоньки, и он видел только собственное отображение в окне. Верхние полки в их купе пустовали. Проводница прошла мимо и не предложила чаю. Соседом Вышегородского оказался офицер штабист с округа, к тому же он был медиком, и они разговорились на общие темы, как водится, добрались до политики, а от политики само собой к женщинам. На женщинах стало скучно, черные окна вагона сделались фиолетовыми в тон рассвета. И тогда сосед сказал, что, если уж рассуждать профессионально на военно-медицинскую тему, то в штабе округа давно разработали уникальную концепцию:
— Концепцию приближения врача к раненому. Каково звучит? — штабист ждал реакции.
— Звучит, — отреагировал Вышегородский. — Соснем часок?
Но штабист разошелся и стал развернуто объяснять суть «системы приближения…» Вышегородский подремывал под стук колес и нудноватый голос штабиста. Он так и задремал, но разбуженный резким торможением поезда потер глаза и вспомнил, что приснилось ему, будто он в академии сдает зачет профессору военно-полевой хирургии…
…Система оказания помощи раненому на поле боя: «В каждом отдельном взводе наличествуют санинструктор и санитары носильщики. Их задача непосредственно во время боя: собрать раненых, оказать первую помощь и отправить на оборудованный санитарный пункт роты. Там ротный фельдшер оказывает более квалифицированную помощь: колет препараты для поддержания работы сердца, делает имобилизационные повязки, накладывает шины и готовит раненых к эвакуации в тыл. Раненые бортом вертолета или наземным транспортом доставляются в санроту, далее в МОСН, медицинский отряд специального назначения, где специалисты проводят операции, обеспечивают раненых всем необходимым, готовят их к эвакуации в глубокий тыл в госпитали и специализированные медучреждения Министерства обороны».
Зачет…
— Так вот я и говорю, что доктор должен быть на поле боя, непосредственно вблизи раненого, тогда прямо на поле боя ему будет оказана соответствующая качественная помощь. Вы согласны со мной?
Вышегородский вспомнил профессора военно-полевой хирургии.
— Зачет, — сказал он.
— Зачет?.. Ну, так вот, я имею в виду… то есть концепция предполагает вывод как можно большего количества докторов на поле боя, вплоть до организации санрот, с прикомандированным личным составом…
— Доктор — товар штучный, — перебивает Вышегородский.
— Что вы имеете в виду? — спросил штабист.
— Моя санрота была уничтожена первого января этого года. Моя бригада была уничтожена первого января этого года. Концепция ваша — говно, имею в виду.
Осенью в госпиталь, в отделение гнойной хирургии к подполковнику Томанцеву, назначен был новый хирург, майор. Отношения у них не сложились, — хирургом новый майор оказался первоклассным, но пил запойно. После нового года майор написал рапорт, положил на стол Томанцеву.
— Простите, товарищ полковник, просто… доктор — товар штучный. Не могу.
Он ушел. Томанцев узнал от старшего ординатора, что майора бросила жена, и тот окончательно уволился из армии. Больше про того майора разговоров не было.
Прошло время.
Однажды в троллейбусе привлек Томанцева нечистого вида человек с неопрятной бородой. От человека разило стойким невышибаемым перегаром. Попутчик будто нечаянно взглянул на Томанцева и произнес:
