— Вон там должна быть заброшенная кузница, — показал Льюис. — Побежали!
Они успели добежать до укрытия и оттуда с беспечным удовольствием смотрели, как начинается ливень. Все вдруг затихло. Молодые ветерки, которые деловито шуршали и перешептывались по обеим сторонам Долиш-роуд, вдруг сложили крылья и замерли в безмолвии и неподвижности. Ни один листик не шевелился, ни одна тень не мелькала на траве. Листья на клене, стоявшем у поворота дороги, вывернулись наизнанку. Казалось, дерево побледнело от испуга. Затем, как зеленая волна, надвинулась огромная прохладная тень — туча закрыла солнце. Порыв ветра — и полил дождь. Капли стучали по листьям, плясали на дымящейся красной дороге и весело цокали по крыше старой кузницы.
— Неужели это надолго? — спросил Льюис.
Но дождь скоро прошел. Он кончился так же внезапно, как начался, и вот уже солнце осветило мокрые блестящие деревья. Ярко-синее небо прорвалось между клочьями тучи. Вдали виднелся холм, все еще окутанный тенью дождя, но у его подножия чаша долины до краев заполнилась клубящейся персиковой дымкой. Лес сверкал, как весной, а на большом клене над кузницей запела птица — с таким подъемом, словно и впрямь решила, что пришла весна. Да и как было не обмануться, глядя на свежеомытый прекрасный мир.
— Давай посмотрим, куда ведет эта дорога, — предложила Энн, когда они вышли из кузницы и увидели уходившую вправо полузаросшую дорогу.
— Мне кажется, тут никто не живет, — с сомнением сказал Льюис. — По-моему, она выходит к гавани.
— Неважно, пойдем посмотрим. У меня слабость к затерянным маленьким дорожкам, которые ведут неведомо куда. Я печенкой чувствую, что здесь есть дом, заслуживающий того, чтобы его сфотографировать.
Печенка Энн оказалась права: они действительно скоро вышли к дому — и он вполне заслуживал, чтобы его сфотографировать. Это был дом старинной постройки, с низко опущенной крышей и квадратными окнами. Над ним простирали свои ветви огромные ивы, а вокруг были почти непроходимые заросли кустарников и многолетних цветов. Дом был скучного мутно-серого цвета, но позади него виднелись новые ладные амбары и сараи.
— Говорят, если амбары выглядят лучше дома, это признак того, что хозяин зарабатывает больше, чем тратит, — улыбнулся Льюис.
Они пошли к дому по изрытой глубокими колеями травянистой дороге.
— Я бы сказала, это признак того, что он больше заботится о своих лошадях и коровах, чем о домочадцах, — засмеялась Энн. — Нет уж, здесь мы взноса не получим, но зато для конкурса это самый подходящий дом из всех, что мы видели. На фотографии не будет заметно, какого он цвета.
— По этой дорожке, похоже, мало кто ездит, — пожав плечами, отозвался Льюис. — Видно, здесь живут не очень общительные люди. Боюсь, они слыхом не слыхали о драматическом клубе. Надо сфотографировать дом, пока они не вылезли из своего логова.
Дом казался пустым. Льюис сфотографировал его, потом они открыли маленькую белую калитку, прошли через двор и постучали в голубую боковую дверь, которая, по-видимому, вела на кухню: парадная дверь, как и в Звонких Тополях, существовала в основном напоказ… если только это можно сказать про дверь, практически скрытую под плетями дикого винограда.
Во всех домах, где они побывали раньше, хозяева, даже если и не раскошеливались, то во всяком случае встречали их вежливо. Поэтому Энн и Льюис опешили, когда на пороге вместо улыбающейся жены или дочери фермера появился высокий широкоплечий мужчина лет пятидесяти с седеющими, коротко стриженными волосами и лохматыми бровями, и неприветливо спросил:
— Чего вам тут надо?
— Мы пришли рассказать вам о драматическом клубе нашей школы… — неуверенно начала Энн. Больше ничего сказать не удалось.
— Знать не знаю ни о каком клубе. И знать не хочу. Мне до него нет никакого дела, — резко оборвал Энн хозяин и захлопнул дверь у них перед носом.
— По-моему, с нами обошлись невежливо, — заметила она, когда они с Льюисом пошли назад к калитке.
— Да, ничего не скажешь — весьма любезный джентльмен, — с ухмылкой произнес Льюис. — Мне жаль его жену, если она у него есть.
— Скорее всего нет, а то бы она прибрала его к рукам. Отдать бы его Ребекке Дью на воспитание. Но, во всяком случае, фотография у тебя будет, и я предчувствую, что она получит первую премию. Ой, мне в ботинок попал камешек. Придется без разрешения присесть на ограду этого негостеприимного джентльмена и снять ботинок.
— Ничего, из дома нас не видно, — успокоил ее Льюис.
Когда Энн вытряхнула камешек и зашнуровала ботинок, они услышали шорох — кто-то тихо пробирался сквозь заросли. Через несколько секунд перед ними предстал мальчик лет восьми. В руке у него был большой кусок пирога. Он застенчиво глядел на незнакомых людей и не говорил ни слова. Мальчик был красивый, с кудрявыми русыми волосами и большими доверчивыми глазами. В нем было что-то интеллигентное, несмотря на босые ноги, выцветшую ситцевую рубашку и потертые плисовые штаны. Его можно было принять за принца, переодетого нищим.
Позади стоял большой ньюфаундленд, доходивший мальчику почти до плеча.
Энн улыбнулась своей ласковой улыбкой, которая неизменно располагала к ней детей.
— Привет, парень, — сказал Льюис. — Ну и пес у тебя. Мальчик тоже улыбнулся, шагнул вперед и протянул пирог.
— Возьмите, — застенчиво предложил он. — Это папа мне испек, но мне хочется отдать его вам. У меня и так много всякой еды.
Льюис чуть было не отказался от столь простодушно предложенного угощения, но Энн толкнула его локтем. Он понял намек, взял пирог у мальчика и с серьезным видом преподнес его Энн, которая так же серьезно разломила пирог пополам и дала Льюису одну половину. Они знали, что пирог надо съесть, хотя насчет кулинарных способностей папы у них были большие сомнения. Но эти сомнения рассеялись, как только они надкусили пирог. Папа, может быть, и не страдал излишней учтивостью, но пироги с яблоками он печь умел.
— Как вкусно! — воскликнула Энн. — А как тебя зовут, мальчик?
— Тедди Армстронг, — ответил их новый знакомый. — Но папа всегда зовет меня «парнишка». У него, кроме меня, никого нет. Он меня ужасно любит, а я ужасно люблю его. Вы, наверно, подумали, что он невежливый, потому что он захлопнул у вас перед носом дверь, но на самом деле он добрый. Я слышал, вы просили поесть. («Мы не просили поесть, но это неважно», — подумала Энн.) Вот я и решил принести вам пирог, потому что мне всегда жалко бедных и голодных людей. У меня полно еды. Папа замечательно готовит. Какой он делает рисовый пудинг — пальчики оближешь!
— А изюм он в него кладет? — спросил Льюис с ласковой усмешкой в глазах.
— Кучу! Папа совсем не жадный.
— А мамы у тебя нет, малыш? — спросила Энн.
— Нет. Моя мама умерла. Миссис Меррил как-то сказала мне, что Бог взял ее в рай, но папа говорит, что никакого рая нет, а уж он-то знает. Он прочитал тыщи книг. Когда я вырасту, я хочу быть таким же, как он, — только я всегда буду кормить голодных. Папа вообще не жалует посторонних, но меня он страшно любит.
