Найти и спасти: я вывел самолет в вертикальное положение и завис над местом катастрофы. Внизу я не видел ничего, кроме искореженных обломков и бегущих волн с белыми гребешками. Когда я не ждал уже никакой помощи от Шампань, она увидела Пандору, плавающую лицом вниз. Пандора не двигалась, наверное, задыхалась в своем костюме. Шампань показала мне где, и я схватил аппарат первой помощи. Нам не нужно было ничего говорить, мы и так знали, что нужно делать. Она закрепила на мне спусковое устройство, и я прыгнул вниз, в синеву, стараясь приводниться там, где среди обломков безвольно плавало переломанное, побитое тело Пандоры, надеясь подобрать ее, прежде чем она утонет.
ДЕУС
Париж – город влюбленных. Или Виргиния? Она захотела омаров, и ты направляешься к Сене. Наверняка это защитники животных выпустили в реку всех омаров из ресторанов и вывалили прочую живую рыбу. Рыба расплодилась. Тебе удалось выловить омара простой тележкой из магазина. Иногда самодельные ловушки оказываются самыми эффективными.
Ты катишь тележку через вестибюль отеля «Георг Пятый», полная тишина, только твои шаги и поскрипывание тележки. Твоя возлюбленная хотела остановиться в номере для новобрачных, но, поскольку нет электричества, твоей болеющей подружке не подняться по лестнице так высоко. И ты превратил в номер для новобрачных сам вестибюль.
Пенни приняла препаратов от сексуального влечения на пятнадцать лет вперед. Но, к счастью, все обстоит не так плохо. Как только ты оставляешь лобстера, она уже висит на тебе. И только когда она прикасается к тебе, ты перестаешь казнить себя за Пандору.
Лежа на подушках, вы занимаетесь любовью медленно и осторожно, а потом на ступенях, отдаваясь друг другу со всей страстью. И даже несмотря на розовато-красные пятна, которыми разукрасил ее лицо Конец Света, для тебя она прекрасней, чем когда-либо. Ты имеешь ее всеми способами, которые приходят тебе в голову, и она придумывает еще несколько. Ты без ума от нее. У тебя в голове крутится строчка из фильма: «Ты уже труп, малыш, пойди и похорони себя сам». И ты хоронишь себя в ней, хоронишь очень усердно. Ты берешь свой «Генезис», чтобы зажечь огонь прямо в комнатах, ты смотришь на разгорающееся пламя, потом снова на нее. Она сидит на тебе верхом, а огонь возносится все выше, и тогда тебе начинает казаться, что твое сердце не выдержит и взорвется вместе с твоим телом.
Но, как и с любым наркотиком, когда ты спускаешься с высот, можешь упасть очень низко, так же низко, насколько высоко взлетал. Не важно, как долго ты занимаешься с ней сексом, как только ты заканчиваешь, остается ощущение, словно ты имел самого себя.
– Может быть, нам стоит вернуться? – говоришь ты ей очень тихо.
– Вернуться в тот мир? Зачем? – Она пристально смотрит на тебя.
– Неужели ты ни по кому не скучаешь? Совсем ни по кому?
– С чего бы? – Она меряет тебя взглядом и трясет головой. – С чего? А ты?
– По отцу, – бормочешь ты.
– А я-то думала, что тебе достаточно меня.
Она поднимается и поворачивается спиной, а ты заверяешь ее, что вполне достаточно.
Один раз, оставшись в одиночестве, ты пытаешься позвонить домой.
– Папа, я люблю тебя, – говоришь ты. – Прости меня.
– К черту извинения, ты чуть не убил ее! – орет он.
Ты слышишь шаги возвращающейся Пенни и отключаешься, отец не успевает ничего сказать. Нет, она просто бродит по комнатам. Ты выключаешь связь и сворачиваешься комочком на диване. Тебе вдруг приходит в голову подстричь волосы как у отца. Потому что, если ты будешь выглядеть, как он, ты станешь им, и все будет хорошо. Но когда ты принимаешься рассматривать себя в зеркале, ты уже не можешь понять, кто ты такой. Когда ты идешь к Пенни, чтобы успокоить ее, оказывается, что ей стало еще хуже; когда тело перестает сотрясаться и она убирает за собой, она смотрит на тебя блеклыми, с кровавыми прожилками глазами.
– Ты уходишь от меня, – говорит она.
– Никогда, – возражаю я.
– Ты меня любишь? Любишь по-настоящему? Потому что если любишь, для других у тебя не должно оставаться места. Или мы вместе, или врозь. Или мы остаемся единственными людьми на этой планете, которые знают, что такое любовь, или идем каждый своим путем.
«И умираем, – думаю я про себя, – умираем в одиночку».
Ты вспоминаешь, что папа рассказывал про Симону, про свою всепоглощающую любовь, про то, как он был готов на все, чтобы провести с ней хотя бы еще несколько минут, прежде чем она умерла. Ты не хочешь совершить ту же ошибку, но пропади все пропадом, если бы ты только мог вернуться назад и остановить то, что ты сделал с Пандорой. Заслужила она это или нет, ты переступил черту. Правда, папа говорил, что он будет любить тебя, несмотря ни на что, но твое «что» выходит за все пределы, которые он мог себе представить.
– И что это будет? – говорит она.
На следующее утро вы уже в Мюнхене, она с тобой рядом, ей просто не сидится на месте от нетерпения. И это неправильно.
– Если ты хочешь это сделать, – говоришь ей ты, – гораздо безопаснее делать это с воздуха.
Ты прекрасно понимаешь, что просто стараешься ее задержать, все время ждешь, не появится ли отец, тогда ты сможешь все уладить, так или иначе. Ты сканируешь небо, но в нем никого нет. Не важно, потому что она не соглашается, она хочет видеть все вблизи.
Вы подбираетесь к самым воротам Нимфенбурга, стараясь не задеть датчики движения и тепловые сенсоры. Лучше всего подняться на возвышенность, тогда выстрел получится точнее. Вы взбираетесь на смотровую площадку через улицу от входа. Погода великолепная и вид отсюда просто замечательный.
Она похлопывает тебя по спине, чтобы подбодрить, это не помогает. Ты плохо себя чувствуешь: то ли от нервов, то ли от Конца Света.
ХЭЛЛОУИН
Я знал, что они вернутся. Либо сдаться, либо завершить то, что начали. Они как домашние голуби – возвращение неизбежно.
