— Привык я к нему, — склонил повинную голову шут. — С ним было спокойнее. А теперь…
Пригоревшая каша непонятным образом горчила, но путешественники буквально вылизали котелок. Щедрый Эй-Эй оставил им последний сверток табаку. Король и шут с воодушевлением набили трубки и вскоре смогли без содрогания наблюдать за все еще поспешным течением реки, на берегу которой им пришлось разместиться.
Скалистый утес плохо защищал от ветра, норовящего задуть костер, и спать решили по очереди, следя за подъемом воды и сберегая спасительное пламя.
Честно отдежурив свой отрезок ночи, проведенный в душедробительных раздумьях, король растолкал взорвавшегося площадной бранью шута и пристроился на нагретое место. Усталость Мечами Йоттея подрубила крылья его сознания, заставляя падать в бесконечную пропасть без сновидений. А потом, откуда-то из глубины, из самых недр земли донесся странный гул и скрежет, словно грозные медные великаны из гномьих сказаний пробивали себе путь на волю…
Грохот повторился, и король подскочил на своем неуютном каменном ложе, испуганно озираясь. Санди свалился у стены в крайне неудобной позе и храпел так, что вполне был способен свести с ума целую деревню. Но на разбудивший Денхольма шум его рулады походили мало. Река плавно несла свои воды, небо посверкивало звездной пылью, и новой грозы не предвиделось. Король глянул на костер и мысленно ругнулся всплывшим в памяти словечком из запаса Эйви-Эйви: холодная вода смачно долизывала подыхающие головни.
Десять минут вынужденной бессонницы Денхольм потратил на то, чтобы вернуть к жизни огненный отблеск заката, раздувая угли и подкидывая сухие веточки. Совсем было уже успокоившись, он собрался мстительно пнуть Санди и попросить Йоххи о чем-нибудь светлом и радостном, но тут его сонливость разбилась о новый подземный толчок. На этот раз звук был настолько громким, что подскочил даже шут.
Напрягая каждую клеточку своего организма, король приготовился к немедленному действию, ожидая в лучшем случае простого обвала на головы нечестивцев. Но вместо нового стихийного бедствия дождался мерных ритмичных ударов, схожих с медным голосом гонга, летевших откуда-то из-под земли и завораживающих своей неторопливой вязью.
Через несколько минут, словно в ответ на непонятный непосвященным призыв, откликнулся перестук приглушенных ударов, вытянувшийся долгой вереницей.
Потом смолкли и эти звуки, уступая место природной тишине.
— Неладное что-то творится у них под горами, — прошептал шут, с опаской поглядывая по сторонам.
Впрочем, остаток ночи прошел в тишине и спокойствии, так что порядком напуганные путники расслабились и вздремнули в тоскливом ожидании заплутавшего где-то рассвета. Первые лучи заспанного солнца выдернули их из беспросветной глубины сновидений и позволили, наконец, как следует осмотреться… Король мысленно охнул. И склонил повинную голову.
Развороченные скалы. Завалы на реке, сотворившие новые виражи порогов. Мощные столетние стволы, сбившиеся на узком участке подобно плотине гигантских бобров.
Негодующая, израненная река, боль которой чувствовалась почти физически…
— Ладно, братец, — еле слышно прошептал потрясенные шут, — чего стоять-то? Раскаянием реку не расчистишь…
Санди сготовил кашу из остатков крупы, и они наскоро перекусили. Потом пошли вдоль берега, прыгая с уступа на уступ и штурмуя нагромождения камней.
Дорога оказалась трудна даже для двоих. Король и шут запутались в лабиринте обвалов, закружили, заплутали. Часто приходилось идти по пояс в холодной и грязной воде, держа над головами оружие и продукты, еще чаще — карабкаться наверх, цепляясь за еле приметные щели.
К полудню они, к своему величайшему облегчению, выбрались на равнину.
Но и здесь последствия бурной ночи оставили следы разрушения. Взбешенная, ополоумевшая река, вырвавшись на простор из тесной скальной темницы, затопила низины, выплеснулась далеко за пределы поймы, заливая луга, сметая посевы, превращая леса в поросшие сосняком болота…
Половодье.
Привычное весной, но к концу июня ставшее смертельной ловушкой слишком многим…
Половодье.
Стихийное бедствие, темная волна разрушения. Призрак голода и нужды…
— Ну и как дальше? — оправившись от первого шока, выдавил Санди. — Пешком по воде? И мечами отгребаться?
— Есть идея, — обнадежил король, которого от истерики удерживало только присутствие друга. — Если нам удастся столкнуть вон то бревно…
Ствол огромного дуба застрял на отмели и слегка покачивался на волнах, раздумывал о дальнейшем маршруте, отдыхая перед дальней дорогой. Денхольм устремился к нему, как голодный — к краюхе хлеба, следом заспешил Санди, с ловкостью акробата прыгая с валуна на валун. Осмотрев дерево со всех сторон, они решили перекусить, и лишь подкрепившись, взялись за работу. Не менее часа ушло на то, чтобы сдвинуть с места поверженного великана, и король успел раз двадцать проклясть казавшуюся столь блестящей идею.
Но когда путешественники готовы были сдаться и окончательно пасть духом, дерево, словно сжалившись над слабаками, качнулось и плавно заскользило по волнам, попадая в основную струю. Друзья детства кинулись следом, поднимая кучу брызг, и еле успели запрыгнуть, цепляясь за сучья. Дерево качнулось, едва не скинув в воду своих невольных седоков, но быстро приняло устойчивое положение и поплыло посередине разлившегося потока вниз по течению.
Влажный ветер перекатывал волны, словно смакуя илистую воду, и разбирал свои новые сокровища с настойчивостью девятилетнего мальчишки: сучья и ветки, рваные лоскуты лесного мха, пучки травы, обломки рыбачьих лодок…
Над безбрежной водяной равниной поднимался пар, обвивая устоявшие под напором сосны, играя радужными переливами в лучах изумленного солнца.
Тишина.
Мертвая, гнетущая.
В крае, славном своим зверьем. В крае, полном птичьего перезвона.
Течение несло их не спеша, но упорно, не прибивая к берегу, не позволяя изменить курса.
Король и шут сидели, не в силах пошевельнуться, чтобы ненароком не нарушить хрупкое равновесие своего ненадежного судна, не в состоянии размять онемевшие ноги и доесть остатки сухарей. Медлительное плавание по потерявшей чувство меры реке оказалось сродни изощренной пытке. Путники могли только смотреть, позволяя муке покаяния проникнуть в самое сердце, на собственной шкуре прочувствовать все последствия опрометчивых слов.
Горечь вины, надолго отравившая разум.
Королю, помимо прочего, приходилось испытывать неудобства и чисто физического свойства. Мысль о том, что и шут давно сточил зубы из-за нежелания, подобно Эй-Эю, мочиться в штаны, приносила слишком слабое утешение. Но вскоре, как ни странно, голос измученного организма заглушил вопли совести и раскаяния, позволяя отвлечься от самобичевания.
А промелькнувшее по правому берегу кошмарное видение заставило забыть обо всем.
