Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 84
Нам стопками души отмерили,
Каждому по одной.
А в полдень, от скуки розов,
До рюмочной добежишь,
Умереть не хватает злости
И ненависти, чтобы жить.
А. Молокин. На троих
– Эй, мужик, вставай, простынешь! Вставай, тебе говорят!
Я с трудом разлепил веки. Спать хотелось неимоверно. Подо мной было холодно и мокро. Перед глазами качались унылые серо-розовые пятна, от которых густо несло бездомностью и перегаром.
«А где все наши? – с обидой подумал я. – Где Костя, Гонзик, Люта с Гизелой, где богуны, где, наконец, старший сержант Голядкин? Куда все подевались, неужели они не видят, что мне худо?»
– Ишь в гитару-то как вцепился, – сказало пятно побольше. – Не бойся, мужик, не тронем мы твою гитару. Вставай, иди домой, а то менты прицепятся, вот тогда у тебя ни гитары, ни денег не останется. Идти-то можешь?
– А ведь я его знаю, – тенорком сообщило пятно поменьше и наклонилось ко мне. Меня замутило. – Это же Авдей, помнишь, он еще зимой нас похмелял? Видать, в запое человек. Он, когда запивает, слабый становится, махнул сто грамм – тут его и сморило. А так он мужик нормальный, свой, если что – завсегда выручит, не жадный, когда деньги есть. Эй, Авдюха, вставай, не лежи здесь, тут менты ходят, пойдем вон на лавочку, оклемаешься – и домой.
Я сделал усилие и сфокусировал зрение. Ничего приятного я не увидел, нового тоже, но и особо плохого в увиденном не было. Хуже было бы, если бы надо мной стояли сотрудники доблестной милиции или поддатые юнцы, а местные алкаши – это еще ничего, это нормально.
Меня тормошили двое мужиков, оба были мне немного знакомы. Первый – Володька Сенин, некогда инженер с оборонного завода, – давно и бесповоротно бомжевал, проводя зимы в «зеленом домике»,[21]а как потеплеет – с верностью грача возвращался на улицы родного города. Второго я тоже знал, вот только не помнил, как зовут. Маленький, тощий, похожий на недокормленного революционера-народника, он частенько стрелял у меня мелочь, когда рубль, когда пять, а когда и червонец. Выкатывался из проходного двора и, завидев меня, зыбкой походкой шел на перехват, чтобы, виновато моргая, попросить на опохмелку. Был я один или с какой-нибудь знакомой – ему было все равно, злопастная жажда пересиливала стеснительность. Я даже пробовал ходить кружным путем, чтобы только не встречаться с ним. Иногда это помогало, но чаще – нет. У алкашей со временем вырабатывается особое чутье на сердобольного человека, как у цыганок на лоха. Впрочем, в наше время это почти одно и то же.
И все же мне повезло, что они на меня наткнулись, все могло быть значительно хуже.
– Пойдем, тут лавочка недалеко во дворе. Чего это ты, вроде и не пьяный, – продолжал журчать народник, – сердчишко прихватило, что ли? А мы идем с Вовкой, смотрим – человек с гитарой лежит возле гаража. Думаем, помочь надо, а то молодняк-то нынче какой. Лютый молодняк. Они весной в стаи сбиваются, не дай бог на ихнюю компанию нарваться. Ладно если просто оберут, а то и убить или искалечить могут, просто так, ради потехи. Смотрим – а это ты лежишь. Тем более, думаем, надо помочь.
Я уже понял, что ни Кости, ни Гонзы, ни Голядкина, ни женщины, чье имя я так и не успел узнать, здесь не было. Я был дома.
Волоча гитару за гриф, я, опираясь на своих спасителей, доплелся до единственной чудом уцелевшей скамейки в глубине проходного двора. Здесь все дворы были проходными, застройка микрорайона велась уже в хрущевские времена, и индивидуализм, даже такой форме, как отделенный от улицы двор, был напрочь изжит из градостроительной практики.
«Кофр тоже остался там», – подумал я. Почему-то именно кофра было особенно жалко. Шикарный был кофр. Хорошо хоть ключи от квартиры и паспорт я переложил в карман новых, полученных у братков джинсов. Все время, пока я был в том мире, я о них как-то и не вспоминал, а вот сейчас вспомнил и, ощутив бугорок в одном кармане и жесткие корочки в другом, порадовался своей предусмотрительности.
– Да ты никакой и не пьяный, – повторил народник, которого, как вскоре выяснилось, звали Колей. – Может, махнешь чуть-чуть? Если стресс какой, то сразу отпустит. У нас с собой есть маленько.
И вытащил из-за брючного ремня початую чекушку с зеленовато-желтой жидкостью, заткнутую полиэтиленовой пробкой.
– Погоди, Колян, тут где-то стакан должен быть, вчера оставляли, – вмешался в разговор деклассированный инженер Сенин, залезая в начинающие зеленеть кусты и ворочаясь там, словно весенний медведь. – Неужели сперли? Нет, вот он, стакан, на ветке, как я и вешал. Я ведь помню, что стакан должен быть.
И он появился из кустов с белым одноразовым стаканом в руке. На дне стакана нечистым тонким полумесяцем застыло что-то коричневое.
Вот ведь странно! Большинство горьких пьяниц, а я, уж вы мне поверьте, повидал их предостаточно за свою бессемейную жизнь, где бы и что бы ни пили, предпочитают вкушать алкоголь непременно из стакана. Пусть этот стакан сомнительного происхождения, не говоря уже о чистоте, пусть он один на десятерых, пусть неделю висел на какой-нибудь веточке в компании использованного презерватива – все равно. Если собрались выпивать, прежде всего требуется отыскать какой ни есть стакан. Наверное, в этом есть что-то сакральное, словно питие из стакана является отличительной принадлежностью человека всего-навсего пьющего, отчетливо отделяя его от законченного алкоголика.
– Не надо стакан, – с усилием выговорил я, – я так… без стакана.
– Ну как знаешь, – неодобрительно протянул Колян-народник и протянул мне откупоренную чекушку. – Вот еще конфетка есть, закуси-ка.
И положил на темную доску надкушенную перламутрово-розовую карамельку.
Я поднес к губам горлышко и, стараясь не дышать, сделал глоток. Вонючая жидкость колом вонзилась в пищевод. Местная самогонка, порядочная дрянь, между прочим, но с нее хотя бы гарантированно не умрешь, а это уже кое-что. Вкус был отвратительным, но знакомым, впрочем, пивал я и не такое, чего уж там привередничать.
Мои спасители по очереди выпили из стакана, закусили остатками конфетки и закурили. Я поискал сигареты, вытащил из внутреннего кармана куртки спутанный клубок жилок, несколько сторублевок и пачку нездешних денег, перетянутую резинкой.
«Остатки Гинчиного аванса», – вспомнил я, надо же, и божьи жилы и деньги остались, как и одежда. Впрочем, в реальности своего приключения я и так не сомневался, было все, было на самом деле. Только куда-то делось, а может быть, это я куда-то делся. То есть как это куда – сюда я и делся. Домой.
– А это чего у тебя? – заинтересовался Колян. – Если валюта, то спрячь подальше, еще увидит кто-нибудь, отберут, глазом моргнуть не успеешь.
– Валюта, – ответил я. – Белорусская.
– А… – Революционер-народник был явно разочарован. – Белорусская – это, считай, никакая. На нее у нас ничего не купишь, вот если бы у тебя такая пачка йврей была, тогда бы – да. Тогда ты – богатый человек. А белорусская – это туфта, бумажки.
Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 84
