— Есть еще справедливость, — ответил Маати. Хешай рассмеялся неприятным, резким смехом. Он встал и пошел на ученика, а тот невольно попятился.
— Справедливость? Так ты этого хочешь? Было бы о чем беспокоиться! Для нас с тобой главное — чтобы за будущий год никто из наших божков не затопил и не спалил город, а может, и весь свет. Вот что важно! Беречь Сарайкет. Играть в дворцовые игры, чтобы хаи не решили отобрать друг у друга женщин и игрушки силой. И ты лезешь сюда со своей справедливостью? Я всю жизнь положил ради мира, которому до меня нет дела даже за деньги. Тебя, меня — нас обоих отняли от семей. Того мальчишку из Удуна, которого мы видели при дворе, зарезал собственный брат, и все аплодировали. Я и его убийцу наказать должен?
— Вы должны поступить правильно, — ответил Маати.
Хешай-кво отмахнулся.
— То, чем мы занимаемся, превыше всех «правильно» и «неправильно»! И если дай-кво тебе этого не разъяснил, считай это моим лучшим уроком.
— Я не согласен. Если не бороться за справедливость…
Хешай-кво помрачнел. Затем он принял позу вопрошания божественной мудрости с оттенком иронии. Маати сглотнул, но от своих слов не отказался.
— Любишь справедливость? — спросил Хешай. — Так знай: она черствее камня. Можешь любить ее сколько угодно — взаимности все равно не дождешься.
— Вряд ли это…
— Только не говори мне, что никогда не грешил, — резко оборвал его Хешай. — Никогда не таскал еду с кухни, не лгал учителю. Не спал с женщиной, которая принадлежит другому.
Маати почувствовал, как что-то внутри него надломилось, как кость, хоть и без боли. В ушах загудело, словно туда влетел пчелиный рой. Он взялся за угол стола и приподнял. Еда, вино, книги, свитки — все съехало на пол. Маати схватился за стул и швырнул его в сторону, а пиалой с бордовой лужицей на дне запустил об стену. Пиала разбилась вдребезги с отрадно громким звоном. Поэт смотрел на него разинув рот, точно у Маати вдруг выросли крылья.
Миг — и ярость ушла так же внезапно, как появилась, а Маати упал на колени, словно кукла с обрезанными нитями. Его трясло от неуемных, как рвота, рыданий. Он почти не заметил, как поэт подошел к нему, склонился и обнял. Маати держался за его широкие плечи и плакал в бурые складки его одеяния, пока тот укачивал его и шептал: прости, прости, прости…
Казалось, это будет тянуться вечно, подобно тому, как река боли может течь сквозь него и никогда не иссякнуть. Однако вышло иначе: спустя некоторое время усталость его успокоила. Маати сел рядом с наставником у перевернутого стола. Огонь успел прогореть — угли, сияющие золотым и алым, еще держали форму поленьев, которыми когда-то были.
— Что ж, — произнес наконец Маати. Его голос звучал глухо. — Я выставил себя ослом, да?
Хешай-кво хмыкнул, узнав собственные слова. Маати неожиданно для себя улыбнулся.
— Для первого раза неплохо, — ответил Хешай-кво. — Со временем научишься. Я ведь не хотел этого говорить. Приплетать сюда Лиат-кя. Просто это дело… с ниппуанкой… если бы я как следует постарался в тот, самый первый раз, когда задумывал Бессемянного, этого бы не произошло. Я не хочу ничего усугублять. Хочу, чтобы все закончилось.
— Я знаю, — сказал Маати.
Некоторое время они сидели молча. Угли в очаге посерели и рассыпались в пепел.
— Говорят, не забываются лишь первая любовь и первая любовница. А если это одна женщина, то и подавно…
— Одна, — проронил Маати.
— Да. И со мной было так же, — сказал Хешай. — Ее звали Ариат Миу. Прекрасней голоса, чем у нее, я в жизни не слышал. Что с ней стало, не знаю.
Маати наклонился к Хешаю и обнял его за плечи. Какое-то время они так и сидели, как два собутыльника. Хешай кивнул, словно в ответ Маати, потом глубоко вздохнул и выдохнул сквозь зубы.
— Что же, надо бы здесь прибраться, пока слуги не увидели. Подбрось дров, ладно? А я зажгу свечи. Темнеть стало раненько…
— Сейчас, Хешай-кво, — ответил Маати.
— Послушай, — окликнул его Хешай. — Ты ведь знаешь, что я никому не расскажу, правда?
Маати принял утвердительную позу. В тусклом свете было не разобрать, заметил ли ее поэт, поэтому юноша опустил руки и сказал в темноту:
— Спасибо.
Они неспешно брели по улице — быстрее раны Лиат не позволяли. Один наемник открывал шествие, второй — замыкал, а Ота двигался рядом. Поначалу, у хайских дворцов, он обнял ее за талию, думая поддержать, однако ее рука, плечо и ребра слишком болели. Как ни странно, Ота даже обрадовался: теперь он мог пристальнее следить за проулками и подворотнями, крышами, тележками торговцев и печами огнедержцев.
В воздухе пахло дымом от сотен очагов. Густая, стылая мгла, слишком плотная для тумана и невесомая для дождя, покрыла влагой камни мостовой и стены домов. Под толстой безразмерной накидкой Лиат могла сойти за кого угодно. Ота поймал себя на том, что разминает руки, словно готовясь к нападению. Однако все обошлось.
У двери опустевшего дома Амат на краю веселого квартала Лиат дала знак остановиться. Охранники нетерпеливо посмотрели на Оту, потом переглянулись, но послушались.
— Тебе нехорошо? — спросил Ота, наклоняясь к глубокому капюшону Лиат. — Я могу принести воды…
— Нет, — ответила она. И добавила: — Тани, я не хочу туда.
— Куда? — спросил он, касаясь перебинтованной руки.
— К Амат Кяан. Я так сплоховала… Вряд ли ей захочется меня видеть. И вообще…
— Милая, — перебил Ота. — С ней ты будешь в безопасности. Пока мы не узнаем, что…
Лиат заглянула ему в лицо. Ее взгляд выражал страх и нетерпение.
— Я же не сказала, что не пойду, — объяснила она. — Я сказала, что не хочу идти.
Ота наклонился к ней и нежно поцеловал в губы. Лиат приобняла его здоровой рукой.
— Не оставляй меня, — сказала она чуть слышно.
— Куда я денусь? — отшутился он, за нежным тоном пряча вопрос. Лиат, такая маленькая и смелая, улыбнулась и кивнула. Весь остаток пути она продержала его за руку.
В веселом квартале не бывало по-настоящему тихих ночей. Фонари отбрасывали на стены домов пляшущие отсветы, из дверей заведений лилась музыка: флейты и барабаны, рожки и голоса. По дороге им дважды встречались дома с балконами, где замерзшие полуодетые проститутки зазывно висели на перилах, точно туши в мясницкой. Все состояние Сарайкета, богатейшего из городов юга, текло по этим улицам, захлестывая и увлекая с собой. Ота, против ожидаемого, не почувствовал в себе ни вожделения, ни неприязни.
Наконец они приблизились к дому утех Амат, прошли обитые железом ворота в высокой каменной стене, миновали жалкий садик, что отделял основную часть от кухни, и очутились в общей комнате черной половины. Там все бурлило от суеты. Рыжеволосая Митат помогала хозяйке раскладывать на столах свитки и документы. За ними, нетерпеливо покусывая ноготь, ходила Мадж. Когда охранники отправились вглубь дома, приветствуя товарищей, Ота заметил двух юношей — одного в одеждах Дома Янаани, другого — со знаком таможенной службы гавани. Те выжидательно переминались с ноги на ногу. «Посланцы, — сказал себе Ота. — Значит, что-то произошло».
