Мне оставалось только пенять на собственную слепоту и недальновидность, но рана в душе, нанесенная бегством жены, не затягивалась. В размышлениях о происшедшем я упорно возвращался к одной и той же мысли: если она поверила им, а не мне — значит, не любила! Постепенно я привык к этой мысли. Она никуда не делась, просто перестала вызывать такую острую боль, как в начале. Тем более что мы с женой переписывались или созванивались каждый день, и теперь все ее обращения наполнились прежней нежностью.
Однако бежали недели, и чем дальше, тем сильнее я тосковал по общению с еще не появившимся на свет сыном. Пока жена находилась рядом, я привык чувствовать ребенка внутри ее тела, я хотел наблюдать, как он растет и развивается. Но я не мог себе позволить оставить работу и уехать в Россию на три месяца, на два, даже на один!
Чем ближе время подходило к родам, тем больше я тревожился за Александру. Я хотел быть рядом с ней, когда настанет момент! Если она позволит, я буду сидеть рядом и держать ее за руку. Если она из-за своей девичьей застенчивости не даст мне такой возможности, все равно буду рядом, в клинике. Вдруг понадобятся дополнительные деньги. Или, не дай бог, понадобится принимать какое-то важное решение. Кто его примет, кроме меня? Ее насмерть перепуганная мать? Но для того, чтобы оказаться в Москве в нужный момент, мне следовало точно рассчитать, когда взять те две недели отпуска, которые готова предоставить мне компания.
Когда я увидел жену, переступив порог ее московской квартиры, я понял, что приехал вовремя. Бледное отечное лицо, мешки под глазами, коротенький, как у заключенного, ежик волос.
Я не предупредил ее о своем приезде заранее: вдруг что-нибудь экстренное задержало бы в последний момент.
Она поднялась навстречу. Из глаз сразу покатились слезы. Я подошел — она буквально обвисла на мне, прижимаясь непривычно большим животом. Я чувствовал, даже сквозь плотную ткань ее платья и легкую — моей рубашки, как двигается наш подросший ребенок.
«Как я соскучилась! Думала, ты не приедешь! — Я едва разбирал слова сквозь истеричные рыдания. — Я боялась, что ты никогда меня не простишь! Хотела вернуться, правда! Мама подтвердит. Я здесь месяца не прожила, как сказала: поеду назад. Мне врачи запретили и перелет, и поезд… Я очень тебя люблю, жить без тебя не могу!»
Через месяц она с малышом вернулась в Англию. Он все-таки стал гражданином России.
Кстати, именно после рождения сына Александра получила у нас совершенно другое имя.
Я привез для нее еще не очень распространенную тогда в России игрушку — мобильный телефон, чтобы она могла в любой момент связаться со мной из клиники. В те несколько дней, что провела она там, мы обменивались SMS-записками по двадцати раз на дню. Первую записку она написала мне по-английски, а подписала по-русски латиницей: «Jena». Я не сразу понял, что она имеет в виду. Она тогда еще не очень уверенно ориентировалась в тонкостях использования латинского алфавита. Вместо слова «жена», которое требует сочетания букв ZH, у нее получилась какая-то нелепая «джена». Стараясь развлекать и веселить ее, я все время над этой ошибкой подтрунивал. Стал в своих посланиях в шутку обращаться к ней: «Дорогая Джена!» Потом мы оба — она в подписях, я в своих обращениях — сократили бессмысленное словечко до первой буквы.
Через некоторое время и я, и она привыкли к ее новому имени, даже наши немногочисленные близкие друзья стали обращаться к моей жене только так: Джей.
Катюшку она носила и рожала в Лондоне. Не дожидаясь очередного всплеска невроза, я сам несколько раз предлагал ей отправиться в Москву. Обещал, что приеду потом — на целый месяц, а не на две недели, как в прошлый раз. Любимая, посмотрев на меня с наигранной шутливой обидой, заявила: «Кто старое помянет, тому глаз вон».
У нее действительно было совсем другое настроение. Она освоилась в Лондоне, появились приятельницы — тоже молодые мамаши. А главное, она с утра до ночи возилась с Питом, ей некогда было скучать. Когда дочка родилась, она самоуправно ее зарегистрировала. Кэти у нас — подданная ее величества.
Всю эту нервную эпопею, связанную с рождением Пита, я после появления Кэйт благополучно забыл. По-настоящему забыл. До того ли? Работа, дети. Джей за три года не дала мне ни единого повода вспомнить старое.
И когда она пропала, когда мы отчаянно пытались встретиться, я был уверен, что только цепь нелепых и досадных случайностей препятствует этому. Потом я почувствовал роковой, мистический привкус происходящего. Я не думал об этом, только чувствовал, как опутывает мою жизнь паутина наваждения.
И только когда обнаружил, что дети бесследно пропали, я вспомнил. Я подумал: если бы жена захотела уйти от меня, в ней, скорее всего, ожили бы прежние страхи. Она попыталась бы спрятать детей, особенно дочку — гражданку Великобритании. Я посмотрел на все происходившее с момента ее исчезновения как на спланированную акцию. Именно поэтому я прекратил поиски в первые недели катастрофы, когда, возможно, еще не поздно было что-то исправить. Почти безотчетно я принял решение, что не стану препятствовать планам жены: дети в любом случае должны оставаться со своей матерью. Пусть она успокоится, уверится в своей безопасности… И тому подобное…
Одновременно я всячески уговаривал себя, что Джей не могла совершить столь гадкий поступок. Я обращался к самым лучшим воспоминаниям. Я ненавидел себя за отвратительные подозрения. Но ничего толком не предпринимал, не желая идти против ее воли.
Теперь я понимаю: сердце легко и уверенно говорило мне: «Что за ерунда?!», а отравленное сознание не сдавалось: «Кто знает?»
Проклятая мысль снова и снова назойливо вползала в голову. Тогда я предпочел забыть. Да, наверное, именно поэтому я сдался паутине наваждения.
Я забыл сначала о сыне и дочери, и мне стало легче, воспоминания о любимой жене очистились и возвысились. Долго так продолжаться не могло: наше семейное счастье было неотделимо от наших детей. Я забыл и жену. В душе еще теплился какой-то чистый и светлый образ, почти бесплотный. Потом и он пропал. Осталась только нелепая запись в ежедневнике.
От стыда я боялся даже глянуть в сторону жены. Мне казалось, она все это время — с того момента, как мы встретились, — ждет, когда же я, наконец, вспомню, хочет выяснить, насколько я плохой отец.
Я скосил на нее глаза. Джей, видимо, дремала, полулежа в кресле, далеко откинув его спинку.
Что за ерунда пришла мне в голову?! Неужели она стала бы проверять меня молчанием, когда родные дети в опасности?!
Нет, забвение бывает не только губительным, но и милосердным. Я боялся представить, что было бы с ней, как бы она себя чувствовала, если бы помнила. Какую мучительную дробь отстукивали бы в ее сердце пролетающие секунды!
Следя за дорогой и стараясь не давить слишком сильно на педаль газа, я стал просчитывать все возможные варианты дальнейшего развития событий, не исключая худшего. Существовала тысяча причин, по которым мы могли не успеть догнать их в срок. Что тогда произойдет?
