— Если я верно понимаю вас, мадам, — услышала она его негромкий голос, — вы хотите, чтобы я взял вас, не так ли?.. Я жду ответа, пленница!.. Говорите…
— Да, — ответила она сквозь стиснутые зубы.
— Тогда извольте как следует попросить меня.
— Никогда!
— Что ж, попробую, как сделал бы любой пират на моем месте, сломить ваше сопротивление.
Опустившись перед ней на одно колено, он слегка раздвинул ей бедра и, прижав губы к лону, нащупал языком там, в глубине, то, что можно назвать бутоном, горошиной или ростком, стимулом наслаждения.
— …А теперь, — спросил он через некоторое время, — теперь вы готовы просить меня о том же?
Возбужденная до предела его ласками, она тем не менее упрямо не отвечала на его вызов. Он же, распаленный не меньше ее, продолжал сладострастно терзать ее, пока она наконец не взмолилась:
— Да… Ох… прошу вас… Да…
И тут же обмякла, едва не выскользнув из слабо затянутых пут, вздрагивая и оглашая стонами палубу его пиратского корабля.
— Что ж, вы сами виноваты, мадам, — сказал он. — В следующий раз будьте более послушны.
Однако вряд ли она даже слышала его назидательные слова.
Зато увидела, как не слишком твердой рукой он поспешно расстегнул застежку на бриджах и освободил из заточения свое древко, свою заветную игрушку.
— Мой петушок изголодался по тебе, — произнес он хриплым, как у всякого пирата, голосом. — А ты, ты готова принять исстрадавшегося странника?
— Да! — выкрикнула она опять громче, чем полагалось, рисуя в воображении, как прямо сейчас, через мгновение, причиняя легкую сладостную боль, в нее проникнет его твердый набухший член. — Только развяжите меня, — добавила она, — прошу вас, месье.
— Хорошо, пленница.
И он выполнил ее мольбу.
— Благодарю вас, добрый человек, — тем же покорным тоном продолжала она. — Вы не пожалеете, что освободили меня. А теперь…
Молниеносным движением она выхватила кинжал у него из-за пояса и приставила к его горлу.
— А теперь, — повторила она, — выполняйте, что я скажу… Сначала отойдите от меня на три шага… Ну!.. Вот так… Наступила ваша очередь, месье!
— Моя очередь?
— Да. Подчиняться моим приказам. На колени!
— Я?
— Вы, месье! Иначе могу снова ранить вас. На этот раз кинжалом.
Что-то серьезное и решительное уловил он в ее тоне. Что-то говорящее о защите чести — вообще женской поруганной чести, не только своей. Возможно, он немного переиграл и задел какие-то душевные струны. Ошибочно думая, что имеет дело исключительно с зовом плоти, забывал о душе. И значит, надо подчиниться. Ему это не так уж трудно.
Изобразив насмешливую улыбку, он встал на колени.
— А теперь, — последовала новая команда, — полностью обнажите… то, что вы называете мужским достоинством! Чтобы я видела все!
Это вполне отвечало его устремлениям, и он охотно выполнил приказ. Пытаясь унять дрожь желания, Рейвен продолжала командовать:
— Теперь, милорд, доставьте себе удовольствие!
— Что?
— Прямо здесь! У меня на глазах! Начинайте!
— Но, мадам…
— Вы слышали меня? Я хочу, чтобы вы делали с собою то же самое, что делали несколько минут назад со мной.
Он послушно притронулся рукой к своему предельно возбужденному члену, который призывно дрогнул от прикосновения. Стиснув зубы от сдерживаемого с трудом волнения, Рейвен проговорила:
— Это не совсем то, чего я требую от вас. Продолжайте, месье.
И тогда он обхватил его рукой и начал массировать от головки до корня, тоже стиснув зубы и сверкая глазами из-под маски. И он и она чувствовали себя на пределе, однако изо всех сил пытались не показывать этого. Почему? Наверное, ни один из них объяснить бы не мог. Просто любыми способами старались проявить друг перед другом характер, желая при этом лишь одного: слиться, заполнить друг друга и разрешить свой странный мучительный спор о совместном пароксизме наслаждения.
— Вы удовлетворены, мадам? — с великим трудом выговорил он, прекращая свои движения. — Только, должен заметить, это не принесет удовлетворения никому из нас.
— Меня мало заботят сладострастные устремления какого-то себялюбца, думающего только о себе, — процедила она.
Видимо, это переполнило чашу его терпения. О чем они говорят? И к чему вся эта дурацкая игра, когда реальность давно уже призывает обоих.
Поднявшись с колен и через силу улыбнувшись, он сказал:
— Можете зарезать меня, мадам, но пират сбрасывает маску и переходит с палубы корабля на сушу.
С этими словами он поднял ее на руки и понес в капитанскую каюту, где была широкая койка, накрытая бархатным покрывалом. По дороге Рейвен выронила кинжал, маска слетела у нее с лица.
И здесь сразу же произошло то, чего она давно желала.
Их соединение было недолгим, но бурным, сопровождавшимся неуемными ласками и такими же стонами. Его губы и язык терзали ее рот и грудь, ее ногти впивались ему в спину и в плечи.
Они долго лежали потом, не разжимая объятий. Он уснул, а она продолжала бодрствовать, продолжала ощущать радость, удовлетворение, счастье. Она думала о человеке, который заставил ее ощутить все это. И постепенно пришла к безрадостному и горькому выводу, что этот человек опасен для нее. Потому что становится все более желанным и необходимым, лишает ее собственной воли и самостоятельности.
«Я хочу от тебя всего, что ты можешь дать». Примерно так он сказал ей недавно в пылу страсти. И она была готова следовать этим словам. Но к чему это может привести? Лишь к новым потерям для нее.
Нет, она не хочет и страшится этого. Будет молиться, чтобы такого не случилось. Но нужно остановить общее телесное безумие, обуздать себя, вырваться из плена страсти. Пусть страсть, как прежде, охватывает ее лишь в сновидениях.
Тремя днями позже Келл размышлял примерно о том же в подходящем для таких размышлений месте — доме греха, на сцене которого танцевали с десяток полуголых красоток.
Пришел он сюда не по собственному побуждению, а по приглашению Джереми Вулвертона, который таким образом хотел ввести Келла в круг своих друзей из Лиги адского огня, негласным главой которой Джереми являлся. Замысел его был самый благородный — лишний раз поддержать таким способом игорный клуб Келла, о чем неоднократно просила Рейвен.
Представление, шедшее на сцене, начиналось как ряд танцевальных номеров смелого эротического характера. Затем оно должно было превратиться в обычную оргию, ибо все многочисленные зрители-мужчины уже достаточно возбудились и начали делать танцовщицам недвусмысленные предложения.
