— Нет, конечно. Он, вероятно, и сейчас меня терпеть не может, и кто его знает, чему он верит, а чему нет. Возможно, он и сам не знает. Но я склоняюсь к мысли, что это не имеет значения.
— Почему бы?
— Потому что я думаю, что твоя мать от него уйдет.
— Вот уж нет. Никогда. Ни под каким видом.
— А я думаю, что при известных условиях ушла бы. Ушла бы, если бы поняла, что это возможно, а раз возможно, то и не трудно.
— И куда бы она ушла?
— Ко мне.
— Значит, вы… вы этого хотите? — Да.
— И хотите, чтобы я убедил мою мать уйти от моего отца? Ну, знаете, не слишком ли многого вы ждете в уплату за обед и ужин?
— И еще за чай и утренний завтрак.
— Экая наглость.
Меньше всего я чувствовал себя наглецом. Весь наш разговор шел на фальшивых нотах, все звучало огрубленно, упрощенно. Я боялся взять слишком возвышенный тон, чтобы не вызвать резкого отпора, и в то же время хотел внушить ему, что говорю вполне серьезно. Меня бесило, что вот я держу в руке все куски от головоломки, но еще дадут ли мне ее сложить?
— Мой милый Титус, ни в чем убеждать твою мать тебе не придется. Я хочу, чтобы ты повидал ее, потому что знаю, каким это будет для нее облегчением. И хочу, чтобы ты повидал ее здесь, потому что больше негде.
— Выходит, я нужен как приманка, как какой-то… заложник?
Это было до ужаса близко к истине, но я упустил еще нечто очень важное, о чем следовало сказать с самого начала.
— Да нет же. Слушай внимательно. Я хочу тебе еще что-то сказать. Как ты думаешь, почему я уговорил тебя задержаться здесь, а не отпустил сразу?
— Я уж подумываю, не потому ли, что хотите, чтобы моя мать пришла к вам из-за меня.
От столь всеобъемлющей формулировки я уже не мог отговориться еще одним «нет». В ней заключалась правда, но правда безобидная, невинная, даже чудесная. Я смотрел ему в глаза и надеялся, что вдруг он в таком свете ее и увидит. Но он, может быть умышленно, глядел по-прежнему недоверчиво и жестко. Я сказал, не давая ему отвести глаза и весь сжавшись, как перед прыжком:
— Да, я этого хочу. Но хочу отчасти из-за тебя, ради тебя, ты к этому тоже причастен, ты теперь ко всему причастен. Ты — это, может быть, самое главное.
— Это в каком же смысле?
— Я уговаривал тебя остаться, потому что ты мне понравился.
— Большое спасибо.
— А ты остался, потому что тебе понравился я.
— И жратва. И купание. Вот и прекрасно.
— Считай хоть так. Пока это наметки, не более того. Ты ищешь отца. Я ищу сына. Почему бы нам не поладить?
Он не выказал ни интереса, ни удивления.
— Насчет сына это вы, по-моему, только что выдумали. А я ищу своего настоящего отца, и не потому, что отец мне так уж нужен, а просто чтобы избавиться от дурацкого любопытства, которое меня всю жизнь одолевало.
Нет, он совсем не такой, каким я его себе представлял, хотя я не мог бы ответить, почему представлял его себе тупицей. Возможно, виной тому был безнадежный тон, каким о нем рассказывала Хартли. Он умный, прелестный мальчик, и я в лепешку расшибусь, лишь бы завладеть им. Сначала им, а потом его матерью.
— Ну ладно, ты это обдумай. Это конкретное предложение, причем с моей стороны абсолютно серьезное. Понимаешь, это очень странно, в связи с моим давнишним отношением к твоей матери я как бы предназначен на роль твоего отца. Чепуха, конечно, но у тебя хватит ума понять чепуху. Ты мог бы быть моим сыном. Я не первый встречный. Судьба свела нас. И я мог бы тебе во многом помочь…
— Не нужны мне ни ваши деньги, ни ваша протекция, я не затем сюда приехал!
— Это ты уже говорил, это пройденный этап, так что на этот счет помолчи. Я хочу увести твою мать, хочу наконец дать ей немного радости, хоть ты и считаешь это невозможным. И хочу, чтобы ты тоже в этом участвовал. Ради нее. Ради меня. Большего я не предлагаю. Свою долю участия можешь определить сам.
— Вы хотите сказать, что увезли бы нас обоих и мы стали бы жить втроем на какой-нибудь вилле на юге Франции?
— Да. Если бы ты захотел, почему бы и нет?
Он сдавленно тявкнул, потом театральным жестом развел руками, уже не такими грязными, как вчера.
— Вы ее любите?
— Да.
— Но вы же ее не знаете.
— Как ни странно, мой милый, я ее знаю.
— Н-ну, — сказал Титус, и в его взгляде я наконец прочел восхищение, — тогда ладно… давайте, пригласите ее сюда повидаться со мной.
* * *
Я лежал в высокой сочной зеленой траве, уже покрытой розовым пухом цветения. Трава была прохладная, очень сухая и при каждом моем движении поскрипывала. Я лежал в лесу за тропинкой, на той же высоте, что и сад Фичей. В руке у меня было карманное зеркальце. Хартли только что вышла в сад.
Титус не дал никаких обещаний на будущее. Какие бы чувства ни волновали его, он сумел их скрыть за напускным цинизмом. Он притворился, будто для него вся моя затея — чуть ли не шутка, игра, в которой он готов участвовать в угоду мне, забавы ради, чтобы посмотреть, «что из этого выйдет». Он согласился еще пожить у меня, «раз делать ему все равно нечего», и повидаться с матерью. Но тут же добавил, уже более мрачно, что почти уверен, что она не придет.
Это еще предстояло проверить; и мне еще было не ясно, как он относится к ней после всех тех лет, когда она «держала сторону Бена», потому что «иначе не могла». Есть ли тут куда вместить прощение? Милосердие, лояльность, любовь? Что, если я вмешиваюсь в нечто мало сказать неизвестное, но и опасное? Поддерживало меня подобие оптимизма, рожденного мимолетной грезой самого Титуса о том, как мы втроем будем жить на юге Франции. Если он от меня не отступится, а она придет, тогда всех нас ждет грандиозное духовное обновление, вроде того восторга, который мы с Титусом пережили в море. Я могу сделать ее счастливой — и сделаю. И ему тоже подарю счастье, успех и свободу.
Когда Титус согласился, как он снова цинично выразился, «стать заложником», у меня возник еще один вопрос. Получив от него согласие пожить у меня «еще немножко», если уж мне так хочется, я спросил нарочито небрежно:
— Тебя, значит, никто нигде не ждет? А то, может, есть какая-нибудь девушка?
Он ответил холодно:
— Нет. Была одна. Но с этим покончено.
И тогда я подумал: может, он пришел ко мне покинутый, отчаявшийся? Если так, тогда он, может, тем более готов принять мои авансы, мою любовь? Дальнейшее произошло в конце того же дня. Ждать дальше не было смысла. Я даже в общих чертах обрисовал свой план Гилберту, но часть его все же скрыл, даже от Титуса. Гилберт в предвкушении важной роли, уже раньше для него намеченной, без зазрения совести наслаждался всей ситуацией. До появления Хартли я прождал в лесу около часа. Джентльмен не показывался.
