Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 77
В шалаш на четвереньках влез Дормидонт и, не вставая с колен, вопросительно уставился на меня.
— Ты голосовал? — спросил я, уже сам, не зная, ругаться мне или смеяться.
— А как же, ваше сиятельство, — согласно закивал он головой. — Как все, так и я.
— И клал желудь в котел?
— Э…, — протянул и начал пятиться задом к выходу.
— Так клал или не клал?! — рявкнул я.
— Не то что бы клал…, — начал он и замолчал.
— А когда ты здесь был, в котле желуди лежали?
— Не то чтобы лежали…, — ответил он, выползая наружу.
Я тоже вылез из шалаша и встал перед электоратом. Он с таким интересом на меня смотрел, словно надеялись увидеть или услышать что-то необыкновенное. Наступила такая тишина, что стало слышно как в глубине леса, поскрипывают друг о друга на ветру деревья. Крестьяне, не дыша, ждали, что я скажу.
— Ну, ваше счастье, смерти барина вы все как один не захотели, теперь он сам вами займется! — подвел я итоги голосования.
Все взоры устремились на Павла Петровича, который наблюдал за происходящим со своего покойного места. Полюбовавшись барином, крестьяне, как по команде, опять повернулись ко мне.
— Это как же следовает понимать, ваше благородие? — после продолжительно паузы, робко спросил Николаевич.
— Очень просто, вы сами захотели остаться под властью своего помещика, — устало сказал я. — Воля народа священна.
— Так он же с нас теперь с живых шкуру спустит! — негромко сказал кто-то в толпе, — Уж лучше в лесу с голода и холода помереть, чем быть под таким барином!
— Ладно, нам пора собираться, — сказал я. — Счастливо оставаться!
— Это как же так? Да за что нам такая напасть? — загудели голоса.
— Вы, ваши благородие, того, — убитым голосом взмолился Николаевич, — не бросайте нас в беде! Сами знаете, житья нам кровосос не даст! Не нас, деток малых пожалейте! Войдите в понятие!
— Хорошо, — согласился я, — приведите наших лошадей!
Крестьяне застыли, и никто не двинулся с места. Вдруг, завыла какая-то баба. За ней следом еще несколько. Нервное напряжение быстро достигло апогея, и теперь плакали не только женщины, но и мужчины. Я не сразу понял, в чем, собственно, дело. Только когда люди начали становиться на колени, догадался, крестьяне решили, что мы собрались ехать, и бросить их на произвол помещика.
— Прикажи принести вьюк с моей лошади, — крикнул я в самое ухо Николаевичу, прорываясь сквозь громкую народную скорбь.
Тот радостно кивнул, и сам побежал выполнять просьбу. Крестьяне это заметили, и вопли начали стихать.
Когда он принес мой мешок, горько плакало всего несколько женщин, но думаю, не по нашему поводу, а о своем, женском.
Я вытащил из мешка заветную бутылку. Вспомнил, что когда «вязал» Павла Петровича видел на земле его кубок. Попросил его принести. За кубком бросилось сразу несколько мужиков, но тут же вернулись, с криком, что его нет. Теперь появилась новая причина для разборки.
— Кто взял чашу? — спросил я.
Никто не сознался, но в толпе начались перешептывания, и поднялась заварушка, в результате которой, к нам выпихнули знакомого уже парня.
— А что я, как что, так сразу я! — заявил он. — Ничего не знаю, ничего не ведаю!
Однако крестьяне не поверили в презумпцию невиновности, а может быть, просто не знали, что это такое. Они без долгих разговоров надавали парню по шеям, обыскали и вручили мне пропавший кубок.
Теперь начинался последний акт затянувшийся драмы. За отсутствием штопора я просто по-гусарски срубил саблей у бутылки горлышко и наполнил кубок ароматной жидкостью. Пошел к победителю, Вся толпа вслед за мной двинулась к Павлу Петровичу. Он от неожиданности встал со стула, не помнимая, что происходит.
— Крестьяне решили, что вы хороший барин, — сказал я. Они просят вас владеть ими, не жалея их животов, и хотят поднести вам угощение.
Погожин-Осташкевич удивленно посмотрел на собственный серебряный кубок, до краев полный красным вином, потом оглядел нас с Матильдой, крестьян и неуверенно принял подарок.
— Зачем это? — спросил он, ни к кому конкретно не обращаясь.
— Пейте, потом сами поймете, — сказала француженка, скаля зубы в хищной улыбке.
— Но я, — начал говорить помещик и мне показалось, что он собрался оказаться от угощения, однако, посмотрев на серьезные, сосредоточенные лица мужиков, проглотил конец фразы и послушно пригубил напиток.
Все, кто был свидетелем этого действия, неотрывно смотрели на него, похоже, надеясь, что произойдет какое-то чудо. Однако с Павлом Петровичем ничего не случилось, и он отпил еще несколько глотков.
— Откуда здесь такое прекрасное вино? — спросил он, возвращая недопитый кубок.
— Из ваших подвалов, — объяснил я.
— Странно, почему мне его никогда не предлагали, — удивился помещик. — Какой тонкий, благородный букет… Нужно будет сказать эконому…
Я увидел, как с помещиком начало происходить что-то странное. Его прозрачные, холодные глаза покраснели, сделались старческими, беспомощными и стали набухать слезами. Он прямо посмотрел мне в лицо и, совсем неожиданно, улыбнулся детской, ласковой улыбкой, после чего тут же заплакал. Я немного отступил в сторону, не представляя, что он может сделать в следующую минуту.
— Как ты вырос мой мальчик, — нежно сказал он, смущенно отирая мокрые щеки тыльной стороной ладони, — стал совсем мужчиной. Как же я долго тебя ждал!
Теперь я понял, что отравленное вино подействовало и у Павла Петровича начались галлюцинации.
— Пойдем со мной, я отведу тебя к матушке, вот уж кто обрадуется, — говорил он, намереваясь взять меня за руку.
Я сначала хотел отойти, но потом все-таки, протянул ему руку.
— Пойдем скорее, она тебя заждалась, все глаза выплакала. Почему ты так долго не возвращался, — говорил он и потянул меня в сторону костра.
Скоро мы подошли к самому огню. Костер был большой, жаркий, мужики в лесу дров не жалели и набросали в него кучи сушняка.
— Вон матушка тебе из окна улыбается, — продолжил он, показывая на самые высокие языки пламени. — Пойдем скорее, не будем заставлять ее ждать…
Лицо Павла Петровича преобразилось, сделалось мягким и добрым. Он счастливо улыбался, ласкал меня взглядом и радостно кивал головой. Я осторожно убрал свою руку, но он этого не заметил, все тянул в костер своего воображаемого сына.
— Пойдем, ну что же ты, — с упреком промолвил Павел Петрович, — это совсем не страшно.
Он ободряюще мне улыбнулся и шагнул в пламя. Я увидел, как ярко вспыхнули бакенбарды и усы на его лице, потом вверх взметнулось пламя от гривы седых волос. А он прямо стоял в огне и протягивал мне руку. Зрелище было страшное, и тотчас жутко закричала какая-то женщина, закричала скорбно с тоскливым надрывом, так, как оплакивают только очень дорогого покойника.
Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 77
