Таисья вдруг спрыгнула с ложа, подбежала к Ивану:
– А теперь – грустную, скоморох!
Унеслась прочь, тряхнув грудью.
Раничев, кивнув своим, затянул томным голосом:
Повесил свой сюртук на спинку стула музыкант…
Тихо звякнул бубен…
Девицы на ложе продолжали извиваться, правда, Матрена уже, кажется, засыпала. Заметив это, Таисья сразу вскочила:
– Плясовую, скоморохи! Быстрее!
– В ре-ку смотрятся о-бла-ка, а я все смотрю на тебя…
Таисья схватила вдовицу за руки:
– Веселись, сестрица, одново живем! Идем же плясать, подруженька!
Подхватив Матрену за талию, увлекла, закружила в танце, по ходу дела шепнула что-то кружившимся рядом девам. Те незаметно исчезли, а Таисья, крепко поцеловав напарницу, усадила ее на ложе и бросилась за портьеру, на ходу махая рукой музыкантам:
– Все, скомороше! Подождите в людской.
Раничев встал, отложив в сторону гусли, и лже-скоморохи – все трое – поклонившись, пошли к двери. Шепнув на ухо Лукьяну, чтоб были готовы ко всему, Раничев ужом юркнул под ложе – сидевшая с поникшей головою Матрена, похоже, уже мало что соображала. А пылищи-то кругом… Эх, как бы не чихнуть не вовремя – знал Иван за собой подобное нехорошее свойство. Ну, пока затаился, ждал. И недолго – почти сразу кто-то прошелся легкой походкою по ковру, наверняка – Таисья. Ну да, она, судя по голосу:
– Хорошо ль тебе было, сестрица?
– А? Что?
– Спрашиваю, довольна ли ты?
– Да, очень довольна, – слабым голосом отвечала Матрена.
Таисья усмехнулась:
– Вот, так и будешь теперь жить – у старца-то Филофея в скиту завсегда весело!
Услыхав про старца, Раничев насторожился. Проклятая пыль так и лезла в нос.
– Тем более что любый твой так и помрет в монасях, – вкрадчиво продолжала Таисья. – Ну а со скита будешь его частенько наведывать, да мы и вместе, как тогда, помнишь? Вот и умница… На вот перышко, пиши, что скажу… Готова?
– Ой, даже, не знаю…
– Да старец-то Филофей тебя только и ждет! Любимой дщерью его будешь! Ну, пиши же…
– Что писать-то? – совсем уже тихо осведомилась вдовица, кажется, вот сейчас и заснет, видать, хорошее зелье подсыпала ей злоковарная дева Таиська.
– Пиши: «Усадьбу свою, и лабазы, и хоромы, и товары знатные, и…» Что у тебя еще есть-то?
– Мельница.
– И мельницу – все завещаю…
– А, правда, в скиту хорошо будет?
– Правда, правда! – быстро уверила Таисья. – Ты даже не знаешь – как!
Раничев вздохнул. Ага – хорошо. На фаллосе у языческого идолища! Куда ж они еще денут несчастную вдовушку, после того как та подпишет дарственную, – а ведь оно к тому все и идет. Ну, Таисья… А может, не только в ней дело? Слишком уж мудро все организовано. Не торчат ли тут уши Аксена Собакина? Старец Филофей? Повидаться бы с этим старцем.
Вдруг послышался стук в дверь:
– Можно, матушка?
– Брысь! – яростно прошипела Таисья.
– С докладом важным…
– Да что там случилось-то?
– Во дворе скоморохи ждут, все четверо. Говорят – только что приехали.
– Как это – только что приехали? – удивленно воскликнула Таисья. – А те тогда кто же?
– А сваты! – Иван проворно выбрался из-под ложа и, обернувшись к двери, крикнул: – Заходите, ребята. Похоже, личины нам теперь не нужны!
Лукьян с Михряем точно того и дожидались – с кинжалами в руках ворвались в горницу, умело рассредоточились – Лукьян приставил кинжал к спине старика, Михряй встал у портьеры.
– Опять ты на моем пути, Иван, – зло прошипела Таисья.
– Обращаю ваше внимание на эту барышню, – Раничев сухо кивнул в ее сторону. – Знаменитая разбойная дева Таисья, опасная больше, чем все лесные тати.
Девушка усмехнулась:
– Льстишь… Матрена, гони отсюда всю эту шушеру, да побыстрее!
– Э, ты полегче, – сверкнул глазами Лукьян.
Матрена, уже что-то сообразив, – видимо, действие зелья кончалось – накинула на плечи валявшийся на лавке летник и с удивлением посмотрела на Раничева:
– Вы, вообще, кто?
– Мы-то? – Иван усмехнулся. – А сваты! Тебя, Матрена Ивановна, сватать приехали – у вас, как говорится, товар, у нас – купец.
– Сватать?! – Матрена удивленно помотала головой. – И кто же, интересно, жених?
– Афанасий-купец, мельниц да лабазов владелец, человек не бедный.
– Да не слушай ты их, се…
– Помолчи, Таисья… Афанасий-купец, говоришь… Что-то не припомню такого?
Раничев вдруг засмеялся:
– Ну да, не помнишь. Афанасий-то наш – бывший монах Гермоген!
– Бывший… – глаза Матрены вдруг вспыхнули радостной синью. – Так он, что же…
– Да, расстригся, – утвердительно качнул головой Иван. – Люблю, говорит, Матрену больше жизни, на черта мне этот монастырь сдался?!
– Неужто так и сказал?! – вдовица широко улыбнулась… Вдовица – восемнадцать ежели есть – и то хорошо. – Ах ты, змея! – она вдруг вцепилась в волосы коварной подруге.
Та, впрочем, тут же ответила – резко ударила Матрену ладонями по ушам. Девчонка обмякла, и разбойная дева живо бросилась было к двери… Да Раничев был начеку, сразу подставил подножку. Эх, как эротично растянулась Таисья на ворсистом ковре! Зашипела, словно и впрямь – змея. Хотя неизвестно еще, кто опасней, по мнению Ивана, – уж точно не змея.
Со двора послышались крики.
– Кто это там шумит? – Матрена подняла голову.
Раничев, отдернув занавесь, подошел к окну. Дорогой переплет из тонких изящных проволочек, не слюда вставлена – стекло, по тем временам, роскошь невиданная. Посмотрев во двор, Иван ухмыльнулся:
– Кажись, мадам, суженый ваш безобразит! Пойти его позвать, что ли?
– Позови! – радостно кивнула Матрена и вдруг зарделась: – Ой, я ж не одета. Эй, слуги, – закричала громко. – Несите все, что есть в сундуках.
Раничев уже грохотал сапогами по лестнице.
– Ну, – Таисья скосила глаза на державшего ее Лукьяна. – Не срамно пялиться-то? Может, разрешишь одеться?
Юноша покраснел и, отпуская руки разбойницы, отошел к двери. Куда она, в конце концов, денется-то?
Таисья даже не взглянула на валявшуюся на лавке одежду. Молнией бросилась в окно – в горницу полетели осколки…
– Куда ж ты, дура?! – Лукьян выглянул на улицу.
Потирая окровавленное плечо, разбойная девица уже усаживалась в крытый возок… Откуда он здесь? А, наверное, именно в нем и приехали настоящие скоморохи.
