В этом, вероятно, и заключается практическая сторона перемещения во времени. Если бы Амброуз Бирс, судья Крейтер[55]и все подобные исчезнувшие люди на самом деле перенеслись назад во времени, они бы сейчас не смогли вспомнить, откуда пришли. Природа защищает свои творения. Если нарушено правило или в порядке мироздания случился сбой, должна произойти компенсация, то есть весы должны быть уравновешены каким-то противовесом. Таким образом, человеку, перехитрившему время, под силу лишь временно нарушить ход исторического развития. Значит, причина, по которой «нет возврата земным скитальцам», состоит в том, что это путешествие, по понятной необходимости, бывает лишь в одну сторону.
Над всем этим я размышлял, лежа в постели и глядя на Элизу. Я уже совершенно проснулся и больше не хотел спать, а вместо этого жаждал насладиться этими бесценными мгновениями, когда рядом спала моя возлюбленная, а мое сознание и тело были наполнены ощущениями нашей недавней любви. Я очень медленно и осторожно выскользнул из постели. В этой предосторожности необходимости не было – Элиза крепко спала. «Неудивительно», – подумал я. Должно быть, ее сильно истощила эмоциональная и физическая нагрузка прошедших суток.
Поднявшись, я увидел, что моей одежды на полу больше нет, и огляделся по сторонам. Заметив, что мой костюм висит в открытом шкафу, я подошел и заглянул во внутренний карман сюртука. Листки бумаги были там, где я их оставил. Я подумал, что она, наверное, их видела – они занимали довольно много места. И все же, прочти она их, вряд ли спала бы так безмятежно. Даже если бы она не смогла расшифровать мою скоропись, ее наверняка растревожил бы сам вид усеченных слов. Я взглянул на нее через комнату. Встревоженной, во всяком случае, она не казалась. Я решил, что она не заметила листки, а если и заметила, то не придала им значения.
Тогда я подумал, что пришло время подвести мои записи к настоящему моменту. Я направился было к письменному столу, потом вернулся назад, привлеченный видом ее одежды. Одно за другим я трогал ее платья. Подойдя к тому, которое она надевала чуть раньше, я приподнял его обеими руками и прижался лицом к мягкой ткани. «Элиза, – подумал я, – пусть время окажет мне еще одну услугу и остановится в этот восхитительный момент, чтобы я мог остаться в нем навсегда».
Время, разумеется, не остановилось, да и не могло, и, когда истек маленький его отрезок, я выпустил платье из рук, и оно с шуршанием легло на место, а я подошел к письменному столу.
На нем лежало письмо, два сложенных листка, на обороте одного из которых я увидел свое имя. Мной овладело беспокойство. Прочитала ли она и расшифровала все-таки мои слова? Я быстро развернул листки и принялся читать.
Из первых же фраз становилось очевидным, что она не раскрыла моего секрета.
«Уважаемый сэр!
Отдаю должное вашим бесценным знакам внимания от 21-го текущего месяца и сожалею, что в этот момент не нахожусь в ваших объятиях. Какая глупость заставила меня покинуть ваши объятия?
Уже далеко за полночь – время, когда сонные актрисы (и не только они) зевают. Мне надлежит быть с тобой в постели – ведь я только что взглянула на твое дорогое лицо и послала тебе воздушный поцелуй, а теперь, как прилежная женщина, сто раз подрядрасчешу свои волосы, а потом опять лягу рядом с тобой.
Расчесывая волосы, я вдруг подумала: "Я люблю тебя, Ричард!" Мое сердце сильно забилось от такой радости, что мне захотелось написать о своих чувствах. Если я этого не сделаю, то, вполне возможно, растолкаю тебя, чтобы это сказать, а мне ни в коем случае не хочется нарушать твой безмятежный сон. Я люблю тебя, мой Ричард. Так люблю тебя, что, будь я на улице, стала бы плясать и собрала бы толпу, и надерзила бы полицейскому, меня бы арестовали, и я бы совершенно опозорила себя из-за этого счастья. Я стала бы бить в барабан, дуть в рожок и расклеиватъ по всему миру плакаты, возвещающие о том, что я люблю тебя, люблю, люблю!
И все-таки, несмотря на все это, я не так счастлива, как хотелось бы, как могла бы быть. Мне все время мерещится какая-то подкрадывающаяся к нам тень. Почему наша любовь не в силах ее прогнать? Меня иногда посещает одна невыносимая мысль, которая отнимает у меня все силы. Мысль о том, что я потеряю тебя также внезапно, как ты пришел ко мне. Загадочно, как ты говоришь – под покровом теней и независимо от моей воли. Я так боюсь, любовь моя. Я воображаю себе ужасные вещи, и меня не отпускает тревога. Скажи мне, что не надо волноваться. Я знаю, что ты уже это говорил, но продолжай повторять – снова и снова, – пока страх не будет смыт приливом твоих уверений. Уверь меня, что все хорошо. Меня без конца преследует страшное предчувствие, что нашей свадьбе помешает какая-то ужасная вещь.
Нет, надо прекратить этот мрачный ход мыслей и думать только о нашей любви. Мы предназначеныдруг другу и никому другому. Я знаю, что это правда. Сегодня ночью я, кажется, в точности узнала, что такое любовь. (Теперь я могла бы в совершенстве сыграть Джульетту.) Это ключ ко всем сердцам, и твоя любовь навеки отомкнула мое сердце. Для меня этот мир начинается и кончается тобой.
Не буду ничего больше писать. Спокойной ночи, любимый. Может быть, в эту самую минуту ты видишь меня во сне. Надеюсь на это, ибо люблю тебя всем сердцем и душой. О-о, быть бы мне в этом сне!
Я сейчас слишком утомлена, чтобы написать еще хоть слово. И все же, перед тем как уснуть, напишу еще три.
Я тебя люблю.
Элиза».
Сквозь слезы радости я проследил взглядом до ее приписки. «P. S. Я люблю тебя, Ричард». Заглянув в следующий листок, я улыбнулся еще шире. «P. P. S. Не помню, упоминала ли я об этом».
Потом моя улыбка пропала. Она написала что-то еще.
«Я не хотела писать об этом, но чувствую, что должна. Когда я вешала в шкаф твой сюртук, из внутреннего кармана выпала пачка сложенных листков. Я не собиралась их читать (и не стала бы без твоего разрешения), но нечаянно увидела некоторые из строчек. У меня такое чувство, что там заключается ответ на тайну твоего появления, и я надеюсь, в свое время ты расскажешь мне, о чем написал. Но это не изменит моей любви к тебе. Ничто не изменит.
Э.»
Теперь я описал все случившееся до этого момента. И, пока писал, пришел к следующему решению. Я никогда не покажу ей то, что написал. Сейчас я оденусь, выйду на улицу, захватив с собой спички, и где-нибудь на берегу сожгу эти странички, а потом ветер развеет их пепел. Она поймет, когда я скажу ей, что сделал это для того, чтобы удалить единственный оставшийся между нами барьер, дабы ничто и никто в этом мире не могло когда-либо разлучить Элизу и Ричарда.
* * *
Тихо поднявшись, я отнес письмо и свои записи к шкафу, сложил листки и вместе с письмом засунул их во внутренний карман сюртука.
