Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 90
В этот момент в кабинет вошел Николай Петрович Докучаев.
— О, здорово, старая гвардия! Как поживаешь, свирепый кот невидимого фронта?
— Поживаю себе потихоньку, Петрович, жаловаться, кроме как на внука-балбеса, не на что… Как у нас в разведгруппе говорили: «Тот не знал в жизни несчастий, кто не получал саперной лопаткой по уху».
— Эй, амига Миша, тебе поведали уже, сколь легендарная личность к вам в гости забрела?.. Девяносто процентов всего, что я про взрывчатку знаю, я от нашего камрада Льва Борисовича и узнал! Лучший спецалист-взрывотехник разведотдела Штаба 1-го Белорусского фронта, ежели кто позабыл, не знал, а то и вовсе не интересовался!.. Лев Борисыч, ты фотку-то свою еще пацанам не показывал? Покажи, каким орлом ты в сорок четвертом был, когда по лесам Белоруссии, Польши да Германии хаживал, и не было от тебя пощады фрицам и ихним подпевалам!
— Ой, Петрович, ну чего ты за трепло такое? — поморщился Баюнов, но полез во внутренний карман пиджака. — Вот, гляди, кому любопытно…
На снимке Лев Борисович был запечатлен еще почти совсем молодым, в каске, с ППШ, и в черном матросском бушлате поверх тельняшки.
— Уже и не помню, отчего я в таком прикиде сфотографировался, — вздохнул Баюнов. — Так-то я войну все больше в штатском проходил, а немецкую форму одевать приходилось почаще, чем свою родную… Ну и, соответственно, МП да МГ чаще в руках держал, чем ППШ. Вот, помню, в конце 42-го возле Варшавского шоссе… А позывной у меня был «Дикий кот»!
В этот момент в Мишкином кармане зазвонил телефон. Мишка увидел номер Бешеного.
— Извините, это из больницы, — сказал Мишка. — Сейчас все будет либо очень хорошо, либо очень плохо! — Добавил он с натужным оптимизмом в голосе.
— Миша? Добрый день, — услышал он голос Бешеного. — Вернее, совсем он не добрый. Миш, ты присядь, пожалуйста. Я Марине не говорил еще ничего, ты меня поймешь. В общем, плохие новости. Хреновые. ХРЕНОВЫЕ! Результаты анализов пришли. У Ирины что-то вроде реактивного лейкоза. Я, честно сказать, с таким не то что не сталкивался никогда, но и слыхом не слыхивал, — многословие и некоторая суетливость сурового доктора показались Мишке самыми жуткими. — В общем, Миша, крепись. При таком раскладе жить девчонке недолго, — Бешеный сделал краткую паузу, а потом добавил тихо, неофициально и совершенно самоуничижительно: — Миш, я бы мог сказать, что сделал все, что мог… но кому, к хренам собачьим, от этого легче?
— Сколько? — спросил Мишка совершенно чужим голосом. — Только правду, Владимир Викторович…
— Дней пять, — ответил доктор очень устало. — Неделю — если повезет. Если очень повезет.
Телефонная трубка выпала из Мишкиной руки, с глухим стуком ударившись о поверхность стола. В мембране еще продолжал звучать голос Бешеного, но его слова попусту растворялись, не доходя до Мишкиного сознания. Мишка почувствовал, как рвется его сердце. В буквальном смысле слова.
Не обращая внимания на то, как разлетаются и падают на пол папки с его стола, Мишка бросился к окну. Ему хотелось свежего воздуха так, как хочется воды человеку, умирающему от жажды. Раз за разом он дергал на себя оконную раму, ругался, рычал и всхлипывал. Отчего-то ему казалось, что открыть оконную раму — главное дело его жизни. Но рама была заколочена, и Мишка, сорвав кожу с ладоней, рухнул на стул возле окна.
Ему не хотелось ни с кем разговаривать. Ему хотелось спрятаться в свое горе, словно в раковину, свернуться там клубком и замереть до тех пор, пока кто-то снаружи не скажет, что беда миновала. Он не хотел ни с кем делиться своей бедой.
Кто-то окликал Мишку по имени, но он ничего не слышал.
Кто-то тряс его за плечо, но Мишка не реагировал.
Кто-то бил его по лицу, но Мишка не чувствовал боли.
Рванув на ворот футболки, он отвернулся от окна, обвел невидящим взглядом кабинет и прохрипел:
— Воздух! Мне нужен воздух!
— Миша! Сынок! Ну-ка, пей! — слова Докучаева доносились до него откуда-то издалека — из того мира, где светило солнце и можно было улыбаться. Следом за словами в его горло хлынул поток холодного пламени. Не чувствуя вкуса, Мишка залпом проглотил влитую в его рот жидкость, и только когда поток, прокатившись по пищеводу беззвучным торнадо, взорвался в желудке маленькой Хиросимой, он пришел в себя.
Мир кругом сделался таким четким и ясным, что Мишка слышал, как скребется за плинтусом мышь, как катится по столу Кости авторучка и как ворчит в паутине недовольный паук, упустивший дерзкую молодую муху.
— Сынок! Ты держись, сынок! Я сейчас в область звонить буду, в онкодиспансер! — приговаривал Николай Петрович Докучаев, наливая в Мишкин стакан что-то из своей заветной фляжки. — Микроволновая резонансная терапия сейчас чудеса творит! А у меня все эти областники вот где! — эксперт потряс кулаком. — Пусть только попробуют не помочь!
— Держись, парень, — сказал Лев Борисович Баюнов. — Плохо это все, но… Как наш старлей говаривал, когда мы своих хоронили: «Если нельзя чего-то изменить, значит, остается только пережить, не потеряв чувства собственного достоинства»… Держись, парень. Держись. Слезы и сопли — плохая память по любимым… Если мы не можем помочь, тем, кого любим, значит нужно сделать все, чтобы их гибель не была напрасной. И вообще. Когда все вокруг плохо и просвета нет и вроде бы быть не может, нужно верить в чудо. Только по-настоящему, крепко верить.
Витиш стукнул ладонями по столу:
— Мишка, не отчаивайся. Я тебе вот что хочу рассказать — не знаю, к добру ли или к худу… Помнишь, ты наш с Тауром разговор слышал? В нашу вторую командировку на Кавказ, попали мы в засаду под Гудермесом. Лежим под огнем, головы поднять не можем, смерть со всех сторон скалится, а Таурендил лыбится всей своей зубастой пастью. Я его спрашиваю — чего смешного, дроу-г? А он мне в ответ: давай верить, Игорь, в то, что нашу жизнь в книге судеб написали достойные люди, а не садисты-графоманы… Миш, вот я и думаю — ну какой же падлой нужно быть, чтобы придумать такое?
— Миш, а Миш, — окликнул Мишку Костя. Выглядел вермаджи совершенно несчастным и абсолютно потерянным. — Миша, у тебя вся спина белая.
— Чего? — привыкнув к постоянной серьезности вермаджи, Мишка автоматически повернулся к зеркалу, но ничего не разглядел.
— Шутка, — жалобно улыбнулся Костя, — я слышал, что это шутка такая…
— Так ведь ты шутить не умеешь? — от изумления Мишка окончательно пришел в себя. — Ты ведь даже, что такое юмор не понимаешь…
— Не умею. Не понимаю, — понуро пожал плечами Костя. — Но ведь тебе было так плохо. А шутки вам всегда помогают …
Глядя на смущенного Костика, жалобно взиравшего на него из своего угла, Мишка не выдержал и почти весело фыркнул:
— Спасибо, Костя. Это была лучшая шутка, которую я когда-либо слышал.
Горе, еще минуту назад заполнявшее собою весь мир, пискнуло и сжалось до крохотной точки, испуганно уступая место азартной злости. И пусть все еще было очень плохо, и практически не было надежды на благополучный исход, и многие вопросы так и остались неразрешенными, но рядом стояли друзья, готовые поддержать, помочь, просто прикрыть тебя грудью. А значит, не все еще потеряно. «…Сегодня мой друг прикрывает мне спину, а значит, все шансы равны…» — вспомнились Мишке строки из песни, и он, забыв, что до сих пор сжимает в руке Иришкину розу ветров, с силой стиснул кулаки. Острые грани кулона распороли его ладонь, словно клыки хищника, жаждущего крови. Вскрикнув от боли, Мишка бросил кулон на стол и прижал ладонь к губам, пытаясь остановить кровотечение. Петрович, глянув на него, коротко хмыкнул, достал из кармана носовой платок и, смочив его жидкостью из своей фляжки, протянул платок Мишке:
Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 90
