Ракитин и Жанна, сидевшие по правую сторону, поневоле начали нервничать: извилистая горная дорога была им в диковинку, а пропасти, бархатно черневшие своей пустотой в каком-то метре от них, ничего, кроме тревоги, не вызывали. Помаргивание встречных фар и заунывные предупреждающие гудки вообще повергали в тоску смертную, и вскоре Жанна принялась открыто поскуливать, с тревогой глядя влажными собачьими глазами на компанию.
Градов оставался невозмутим, Ракитин и Астатти тоже молчали, мужественно дыша через нос, а Рудольф Ахундович, словно не замечая атмосферы всеобщей угнетенности, с завидным спокойствием напевал через одышку какую-то протяжную песню, покачивая в такт мелодии головой и цокая языком.
– Вы… – дрожа и постанывая, спросила его Жанна, – это… верите в бога?
– Аллах?
– Д-да…
– Не совсэм много верю, – сказал Рудольф Ахундович, – но уважаю.
– А то ведь у вас тут просто, – напряженно откликнулся Александр. – В смысле философии. Что бытие? Предбанник… А за ним – непременно райские кущи с шербетом и гаремом.
– Кто его ведает, – стуча зубами, произнесла Жанна. – Может, нам такую там баню устроят…
Градов вдумчиво хмыкнул.
– Как приедем, бань топит! – с энтузиазмом поддержал Рудольф Ахундович.
Тут он отвлекся, повернувшись к даме, и сделал это напрасно, ибо из-за поворота дороги, уходящей на спуск, ударило сияние мощных фар и утробно взревел встречный дизель.
Жанна, пронзительно вскричав, схватилась за руль, призывая водителя к бдительности, но крик возымел обратный эффект: Рудольф Ахундович вздрогнул, растерявшись, и, хотя ситуация, в общем, ничем не угрожала, топнул что есть силы по педали тормоза, но попал, однако, в педаль акселератора.
«Уазик», как лягушка, прыгнул вперед. В свою очередь, Ракитин, чрезвычайно озабоченный возможностью потери управления, вцепился Жанне в плечо, отдирая ее от руля, но данный поступок тоже ничего благотворного не принес: Жанна заголосила по-дурному от боли, пальцы ее судорожно ухватили баранку, и машина, поначалу круто нырнув влево, под надвигающиеся слепящие блины, после, управляемая тремя силами одновременно, юзом ушла вправо, нос ее неожиданно клюнул в какую-то пустоту, всех сильно бросило вперед, и, оцепенев в ужасе, они увидели надвигающийся зев пропасти. Свет фар, столбами уходя в бездну, размыто клубился внизу, не достигая ее дна.
ДИПЛОМАТ
Трясясь в неудобном, вонючем вагоне, катившем в недра чуждой и нищей Азии, Дима, находившийся, по счастью, в одиночестве, сидел в купе, попивая коньяк, и наливался с каждым глотком ненавистью к хамам-контрразведчикам, ощупывая нывшие ребра и копчик, куда при прощании на вокзале науськанная милицейская сволочь въехала ему подкованным сапожищем.
Да, эти кровососы ясно дали ему понять, что он, Дима, – мразь, расходный материал, шестерка, и – спасибо за такую откровенность, граждане начальнички, низкий вам поклон и скорый ответ…
Пыхтя от холодной ярости, Дима строил планы возмездия, заключавшиеся в том, что в благоприятный момент устроит он чекистам непременную пакость, провалив все их хитроумные планы, хотя, каким образом пакость осуществить, было, конечно же, неведомо. В равной степени представляли собою загадку и планы столь нелюбезных Диминой душе господ с Лубянки.
Молодой парень, вероятно лейтенант или же капитан, зашел к нему в купе единственный раз, наказав никуда без команды не высовываться, и более Диму никто, кроме толстухи-проводницы, разносившей чай, не навещал, чему он не огорчался, не испытывая ни малейшей потребности в совершении каких-либо агентурных подвигов.
Когда поезд подъезжал к Душанбе, Диму, правда, начала слегка смущать неизвестность дальнейших действий и перемещений, однако он терпеливо оставался на месте до полнейшей остановки состава и уж затем позволил себе высунуться в коридор.
Публика торопливо покидала поезд.
Дима растерянно метнулся по сторонам; увидел высокого, похожего на иностранца человека, ехавшего со злыми чекистами в одной вроде бы компании, – тот уже сходил на перрон; после решительно отворил дверь контрразведывательного купе – и оторопел: оба злодея безмятежно посапывали на нижних полках и подниматься явно не собирались.
Дима боязливо толкнул в плечо лейтенанта. Ни малейшего позыва к пробуждению…
Толкнул настойчивее. То же самое.
Тогда, ухватив заспавшегося контрразведчика обеими руками за края расстегнутой байковой рубахи, принялся остервенело трясти недвижное тело, что тоже не принесло никакого результата.
Голова чекиста болталась, как у дохлого индюка, с губ срывались какие-то невнятные звуки, но плотно сомкнутые веки даже не дрогнули в какой-либо попытке открыться.
Пьяные, что ли? Нет, запаха алкоголя он не почувствовал…
Тогда Дима постарался реанимировать второго офицера, прислонив его к стенке купе и с удовольствием отхлестав изверга по небритой физиономии ладонью.
В самом конце экзекуции тот с внезапным удивлением вскрикнул, заполошно раскрыл глаза и подскочил на ноги, сильно ударившись головой о верхнюю полку и снова, уже капитально, как уяснил Дмитрий, погрузился в нирвану.
– Да и… к чертовой вас матери! – высказался Дима, покидая купе.
Его охватила несказанная радость от внезапного осознания тех возможностей, что сулил ему подобный поворот событий.
Открыв дверь, он шагнул в коридор, лицом к лицу столкнувшись с вернувшимся в вагон «иностранцем»; отметил, поневоле оцепенев, какое-то зловеще-напряженное выражение его лица, и в ту же секунду в глаза и в рот Диме хлынул едкий, слепящий туман, болезненно осекший дыхание, расплавленным свинцом опаливший глаза…
Интуитивно пригнувшись, он, подхватив сумку, бросился прочь, в сторону тамбура; превозмогая дикую резь в веках, расплывчатым пятном различил дверной проем, кашляя и сморкаясь в ладонь, спрыгнул с подножки поезда; после же, наугад лавируя в толпе, как уж в травах, выскочил на привокзальную площадь, нырнул в узкий просвет между киосками, достав на ощупь из сумки пластиковую бутылку с минеральной водой.
Плеснул живительную влагу в горсть, промывая воспаленные глаза, и, потерянно подняв голову, смутно увидел в размытом фокусе кусок привокзальной площади, потрепанные машины, а среди них – «уазик», в который садились Ракитин, еще какие-то люди и тот проклятый подлец-«иностранец»…
«Чего-то тут… не это, – мелькнула озадаченная мыслишка. – Неужто они совместно моих волчар заколбасили? Во, дела так дела…»
Зрение мало-помалу восстанавливалось, различился номер машины, и, запечатлев его в своей памяти, Дима, несколько удовлетворенный данным фактом, поехал на такси в центр города.
Резь в глазах и першение в горле постепенно отступали.
Покуривая на заднем сиденье и запоминая движущиеся позади машины, Дима выстраивал версии возможных оправданий перед ФСБ, а также вероломный план личных мероприятий, ведущий его к свободе.
