— Тебя это как будто не радует? — осведомился Флор.
Харлап криво пожал плечами.
— Вроде бы, радует. Все теперь наше… Только слишком много было слез и крови… У меня на глазах купчину зарубили с женой — жаль им было с лавкой своей расставаться. Я, говорит, жизнь положил, чтобы эту торговлю на ноги поставить… Ему: «Ах, жизнь? Ну так положи жизнь за то, чтобы эту торговлю обратно с ног сковырнуть!» И саблей его! Баба его выбежала — ее тоже… Собаку — и ту зачем-то зарубили. Чтобы не выла. Мне почему-то собаку больше всего жалко было, — добавил Харлап неловко. — Ну там совсем плохо сделалось, в Полоцке. В Москву погнали и воеводу глупого, и дворян, и купцов, чиновников королевских, шляхтичей сигизмундовых… Латинские церкви все разорили под корень, а жидов покрестили. Побросали их в реку Двину, кто не потоп и выбрался наружу — тех объявили православными христианами…
— Жидов тебе тоже жалко? — поинтересовалась Наталья.
Харлап посмотрел на нее. Он уже привык к тому, что у Флора и его близких заведено не так, как в прочих домах.
Если женщина хочет участвовать в разговоре, она приходит и задает свои вопросы. И попробуй окороти ее! Обзаведешься собственным домом и собственной хозяйкой — тогда и будешь «окорачивать»; а Наталье Флоровой, которую здесь иногда называют «Гвэрлум», изволь отвечать!
И Харлап сказал:
— Да, мне и жидов было жалко. Из-за жидовки одной и руки лишился. Вытаскивал ее из воды, застудил, а там еще рана… Гноиться стала, мне товарищ саблей отхватил, чтобы я совсем не помер.
— Ладно, — сказала Наталья и вздохнула. Грустно почему-то делалось от харлаповского повествования о том, как славно царь Иван разбил польское войско у города Полоцка.
А ликование на Москве поднялось великое. Царь Иоанн называет себя теперь Великим Князем Полоцким и несколько дней праздновал блестящее завоевание древнего княжества России. Государь повсюду отправил гонцов, приказывая, чтобы россияне воссылали благодарность Небу за свою новую славу. Старцу первосвятителю Макарию Иоанн написал в восторге: «Се ныне исполнилось пророчество дивного Петра Митрополита, сказавшего, что Москва вознесет руки на плеща врагов ее!»
Сигизмунд был в страхе. Многолюдный и хорошо укрепленный Полоцк считался главной твердыней Литвы. Этот город очень рано подчинился Ливонии и тем самым успел спастись от монгольского владычества, когда вся Россия подпала под татарское иго.
Московские воеводы двинулись к Вильне — обширному городу, расположенному между холмами при слиянии рек Вилии и Вильны. В Вильне, окруженной стеной, есть множество храмов и каменные здания; там имеются университет и епископская кафедра. Тамошняя торговля стоит на меде, воске, золе — всего этого там в изобилии. Эти продукты в большом количестве вывозятся от литовцев в Данциг, а оттуда — в Голландии. Литва доставляет в обилии смолу и строевой лес, а также — хлеб; а нуждается она в соли, которую покупает в Англии, либо в России.
Русские подошли к Вильне и Мстиславлю; Радзивилл бежал в Минск, назад, и позор поражения висел на его длинных усах, грозя оторвать гордую панскую голову и метнуть ее под ноги Сигизмунду. Сам польский король также был в смятении. Королевские вельможи быстро написали московским боярам, что послы Сигизмунда готовы ехать в Москву, если русские согласятся остановить военные действия. Государь Иоанн объявил перемирие на шесть месяцев, до лета. Он велел заново отстроить полоцкие укрепления и отслужить молебен в Полоцкой Софии; а затем передал город князю Петру Шуйскому и вернулся в Москву, где его ждали и радость, и горе.
Радость — рождение царевича Василия царицей Марией; а горе — смерть младенца спустя пять недель после появления на свет…
Калека Харлап отпросился в Новгород и уехал из войска с письмами и даже малым вознаграждением.
Рассказ о победе закончился на горестной ноте, и некоторое время все молчали, не зная, как и относиться к услышанному. Затем Флор вздохнул.
— Что ж, — молвил он, — еще одна зима позади, комет в небе больше не появлялось, а скоро откроется путь по морю — и будем ждать других новостей. Выберем, куда отправимся в новое плавание! Весь мир покамест лежит перед нами, и лет нам еще очень немного. Что бы ни случилось — нашей жизни у нас никто не отнимет.
* * *
— А я хочу в Лондон, на премьеру «Гамлета», — сказала Наталья мужу, когда они остались одни.
— Кто это — «Гамлет»?
— Я тебе говорила, был — точнее, уже есть, — такой актер и великий поэт, Вильям Шекспир. Он напишет множество прекрасных произведений… У нас в России их любили играть. Было несколько знаменитых фильмов, а спектаклей — без счета! Знаешь, Флорушка, вот мы как-то раз с Вадимом поспорили… Часто читаешь произведение какого-нибудь англоязычного писателя. Ну, какую-никакую фэнтези. Так там непременно об одном и том же говорится раз по пять. Во-первых, если книга — продолжение предыдущей, то в ней обязательно пересказывается содержание первого тома. На тот случай, если читатель не читал начало. Во-вторых, если героя книги посещает какая-нибудь мысль, даже самая грошовая, — ну, например, о том, что мужчине необходимо властвовать, а женской природе естественно подчиняться…
Флор захохотал, перебивая жену. Наташа покраснела:
— Что тебя так веселит?
— Мужчине необходимо властвовать? — переспросил Флор. — Женская природа подчиняется?
— А разве не так? Попы в церкви именно так и учат!
Наталья вдруг обиделась. Ну что это такое, в самом деле! Перебивают, да еще смеются над ней!
— Попы не так учат, ты хоть Лаврентия об этом спроси, Наташенька… У мужчины свой крест, своя работа, свое послушание в жизни, а у женщины — свое. Может быть, в ветхозаветные времена одни другим подчинялись, а Новый Завет на то и новый, что в нем муж и жена стоят плечом к плечу, каждый на своем участке… Я ведь не могу рожать детей. А ты не можешь таскать бревна по пять пудов весом. Так ведь от тебя этого и не требуется!
— Ну… — проворчала Наталья. — Я хотела быть смиренной.
— Смиренность — в том, чтобы быть собой, а не в том, чтобы прикидываться паинькой, — сказал Флор. — Не обижайся, родная, ты рассказывай про книжки. Что ты там подумала?
— А, англоязычная фэнтези. В общем, когда читаешь, то кажется, что написано для дебилов. Ну, для людей с дремучими мозгами. Совсем умственно отсталых. Даже так называемые «исторические романы» с фэнтезийным уклоном. Непременно Клеопатра по десять раз напомнит о том, что они с Цезарем мечтали основать великую империю, где сочетались бы все лучшие принципы Востока и Запада. Так сказать, реализовать мечту Александра Македонского. Понимаешь меня?
— Приблизительно.
— А в русской литературе такого нет, — продолжала Наталья увлеченно. — Ни у Пушкина, ни у основоположника социалистического реализма Максима Горького. Помянул один раз, что старушка сгорбленная — и все! Считается, что читатель в состоянии это запомнить. Сказал разок, что такой-то барин был неравнодушен к барыне такой-то — и баста. Не такой читатель идиот, чтобы позабыть столь важное обстоятельство.
