Я вошел внутрь следом за ней и увидел в одном углу большую каменную глыбу. Ее контуры четко выделялись на фоне темной кирпичной стены, и мне померещилось, что она испускает слабое свечение; только подойдя к ней, я заметил покрывающие ее пятна мха и лишайника, словно камень посыпали зеленой пылью, древней, как прах веков.
– Знаешь, – сказала она, – могу поклясться, что это ступеньки.
Я сразу понял, что она права: в огромном валуне были грубо вырублены три ступени, хотя мы, стоящие на бетонном полу этого современного гаража, могли только догадываться о том, куда они вели прежде.
– Хочу взойти по ним, – сказал я. Говорить это не было нужды, но у меня возникло чувство, что я должен к кому-то обратиться. – Следи за мной, а то вдруг исчезну. – Это, по-видимому, озадачило ее, и я прибавил: – Помнишь такую песенку: «Я доберусь по лестнице до звезд»?
– Может, они вели не вверх, а вниз.
Я уже занес ногу на первую ступеньку.
– Сама видишь, – ответил я, – тут что вниз, что вверх – все едино. – Я поднялся по ним довольно легко и, разумеется, ничего не почувствовал. Однако, дойдя до верхушки глыбы, я вытянул руки, и мать громко рассмеялась; ее голос зазвенел в тесном пространстве сарая, и на миг мне почудилось, что смеется кто-то рядом с ней. Резкий жест вызвал у меня головокружение, которое затем так усилилось, что обратный путь по ступеням на землю показался мне длиной с милю. Если бы она не поддержала меня под руку и не вывела на свежий воздух, я, наверное, упал бы в обморок. Там я и ждал, покуда мать завершит свое, как она выразилась, «расследование». Я не думал, что ее поиски дадут результат; было ясно, что отцовское предприятие пришло к неожиданному концу раньше, чем он обнаружил на этом месте что-нибудь интересное. На земле, среди другого мусора, валялась какая-то стеклянная трубка или бутылка; я хотел было наподдать ее ногой, но вдруг ощутил сильный аромат фиалок и поднес руку ко рту. Примерно так же пахло от Дэниэла Мура, когда он, переодетый, поднимался по ступеням того ночного клуба.
– Хоть шаром покати. – Мать вышла из гаража, брезгливо вытирая руки белым платком. – А я-то надеялась отыскать здесь кусочек истории.
– Никакой истории на свете нет, – сказал я. – История существует только в настоящем. – И тут снова появился бродяга: теперь он махал мне с середины пустыря. – Вроде этих ступенек. Мы видим их сейчас. Так что – они часть прошлого или настоящего? Или и того и другого? – Он что-то кричал мне; по крайней мере, его рот открывался и закрывался, хотя я не мог разобрать ни слова. Мать смотрела в ту же сторону, но делала вид, будто не замечает его; конечно, это было самой правильной реакцией, и, продолжая говорить, я повысил голос. – Не верю я больше в прошлое. Это фантазия.
Потом где-то залаяла собака, и бродяга исчез: возможно, он решил спрятаться, хотя у меня осталось впечатление, что пес был рядом с ним. Я запер отцовский гараж и по дороге обратно к забору снова ощутил под ногами ту же странную пустоту. Нет, пожалуй, не пустоту. Это была какая-то блуждающая сила, словно в недрах земли бушевал ураган. Мы пошли на юг, к реке, и тут мать пожаловалась на сильную усталость. «Совсем вымоталась, – сказала она. – Это все твой отец – опять он меня измучил». Я поймал такси и велел шоферу отвезти ее в Илинг. Можно было поехать с ней и самому, но я вдруг почувствовал такой прилив энергии, что решил отправиться в Кларкенуэлл пешком.
Вечер выдался туманный – по крайней мере, все казалось окутанным легкой дымкой; на город как бы надвинулась грозовая тень, и когда я шел по берегу Темзы, цвета всего, что меня окружало, стали насыщенными, а движения – замедленными. Скоро я достиг Ньюгейта со стороны Грейфрайарс-пассидж; я хорошо знал эти места, так как на близлежащей площади располагался центр генеалогических исследований, однако неожиданно для себя свернул в какой-то незнакомый переулок. Так уж устроен наш город: в любом районе вы можете наткнуться на улочку или тупичок, до той поры ни разу не попадавшиеся вам на глаза. А этот поворот и вовсе ничего не стоило пропустить, потому что за ним тянулась только узкая аллейка с неосвещенными домами и магазинами по одну руку.
Затем я ощутил новое колебание почвы; она словно подалась и слегка накренилась подо мною, но, не успев перевести туда взгляд, я заметил, что мои правые ступня и нога полностью онемели – точно одна половина моего тела внезапно ухнула в бездну. Впрочем, это онемение мгновенно исчезло, и сразу все кругом показалось мне очень славным на вид: старые дома, нависшие над улицей, изящные резные двери, груда деревянных бочек на углу – все это было просто восхитительно. У одного крыльца стоял человек в темном плаще, и я улыбнулся ему, проходя мимо. «Здравствуй, мой человечек», – шепнул он и опустился передо мной на колени. Конечно, это меня изумило, но я ничего ему не ответил; я продолжал свой путь, пока не вышел к Ньюгейт-клоус, и шум уличного движения привел меня в чувство.
Скоро я вернулся в Кларкенуэлл; кажется, переступая порог старого дома, я напевал себе под нос какую-то песенку. Возможно, это была «Судьбинушка-судьба». Но, едва войдя в комнату первого этажа, я понял: что-то неладно. Кто-то побывал здесь до меня. Диван стоял немного не так, как прежде, из шкафа выдвинули ящик, а под окном валялась книга. Я выскочил в холл, готовый бежать прочь из этого дома, подальше от неведомого пришельца, но меня остановил запах гари. Видимо, в доме вспыхнул пожар – запах доносился откуда-то сверху, – и, взбегая по лестнице, я уже слышал, как потрескивает огонь. Я врывался в комнату за комнатой, но нигде ничего не обнаружил – ни дыма, ни пламени, ни незваных гостей. Досадуя на свою глупость, я медленно спускался вниз и вдруг услыхал на первом этаже голоса. Их было два, усиленных страхом или болью, и они буквально проревели у меня в ушах.
«А что с Келли? Он в огне?»
«Он ушел, сэр. С вашим перегонным кубом и вашими записями».
«Что ж, пусть бежит, пока может. Тот, кто более нас, стремится за ним по пятам».
Я крадучись миновал последние ступени и коснулся ногой пола прихожей; голоса мгновенно смолкли. В комнате никого не было.
И тогда я позвонил Дэниэлу Муру, и он не заставил себя ждать.
– Опять происшествия. Это ты виноват? – выкрикнул я, едва он появился на дорожке перед домом, и сразу увлек его в комнату первого этажа, точно за ним гнались; там я рассказал ему о пожаре и о голосах, а он молчал и слушал, не спуская с меня глаз. Кажется, я даже заметил на его лице улыбку.
– А я думал, ты не веришь в призраков, – наконец вымолвил он.
– Я верю в этот дом.
– Может, кто-нибудь пробрался сюда вслед за тобой?
Тогда я описал ему темную аллею, найденную мной по дороге к дому, и передал слова незнакомца, стоявшего в тени у крыльца.
– Он назвал меня своим человечком, а потом я ушел.
– Гомункулус, – сказал он. – Термин алхимиков. Так называется существо, созданное волшебным путем и выращенное в стеклянном сосуде.
– Но при чем тут я?
