— Присаживайся, дорогая.
По всему видно, что книгу я смогу читать только из его рук, сидя разве что не в обнимку…
А, нет. В обнимку. Когда я подвигаюсь ближе, чтобы разглядеть текст, Аншлер по-хозяйски приобнимает меня и притягивает к себе.
— Можно без рук?
— Нельзя, — он нежно убирает прядь с моего лица. — Я предпочитаю читать книги именно так.
Угу, а когда уйдет, заберет “Алхимию” с собой, надо полагать.
Простота и циничность плана миллиардера открывается передо мной, заставляя содрогнуться от ужаса и отвращения.
Сглатываю.
— Ты не можешь…
— Не могу что?
— Натренировать меня, как собаку Павлова. Я не животное, чтобы жить условными рефлексами.
Он хмурится.
— Врать не буду, я не понял и половины твоих слов.
— Даже если в твое отсутствие я буду умирать от безделья и скуки, это не сделает тебя более желанным. Скорее наоборот!
Аншлер усмехается и открывает книгу.
— Проверим? Кстати, я немного разбираюсь в алхимии, могу объяснить кое-какие базовые вещи…
— Давай ты лучше огласишь весь прайс! — перебиваю я его. — Чего ты хочешь в обмен на эту книгу, тетрадь и перо? Без тебя-противного в комплекте?!
Его глаза опасно щурятся.
— А на что ты готова?
— А что ты хочешь? Мне спеть? Станцевать? Подрочить тебе?
Аншлер кривит губы в похабной улыбке.
— Последнее предложение мне нравится.
— А, ну да. Я же бывшая шлюха, мне не впервой продавать себя… — становится мерзко. Должно быть, отвращение очень явно проявляется на моем лице, потому что миллиардер резко сдает назад.
— Достаточно поцелуя, — быстро говорит он.
— Что?!
— Поцелуй меня. И ты получишь эту книгу. До завтра.
Первая реакция — послать его. Но на это Аншлер просто скажет, что видимо не так уж я хочу читать. Не удивлюсь, если окажется, что он втайне даже надеется на подобную реакцию.
Мудрая тактика. Слишком мудрая. Помноженная на месяцы и годы, она может сработать. Сейчас я откажусь. И через неделю тоже. А потом, окончательно сойдя с ума от безделья, решу, что один поцелуй не такая уж большая плата.
Шаг за шагом, уступка за уступкой. Предавая себя в мелочах. Ненависть тоже прогорает, превращается в пепел. Особенно когда для нее нет явных причин. Бить и насиловать меня Аншлер точно не собирается.
В душе вспыхивает возмущение и бессильный протест. Я должна сделать что-то, что угодно, чтобы сломать его игру…
Усмехаюсь.
— Годится.
Полюбовавшись на ошарашенное выражение лица, подсаживаюсь на колени к полуэльфу, обвиваю шею руками.
И с размаху ныряю в воспоминания Даяны о борделе. Как в омут.
Да, я поцелую тебя, тварь ушастая. Но мне долго потом будет хотеться помыться после этого поцелуя.
***
Даяна снова удивила.
Она не буянила, не кричала и не кидалась предметами, хотя Анри втайне ожидал подобного и заранее распорядился убрать из комнаты все хрупкое и травмоопасное. Она даже общалась без оскорблений — разговаривала иронично и чуть насмешливо, как всегда.
Лучше бы буянила.
За улыбками и спокойными вежливыми словами Анри чувствовал глухую враждебность, готовность сражаться до конца. Диббучка походила на волчицу — пойманную и запертую в клетке, но не смирившуюся с пленом.
Пришлось помариновать ее неделю, прежде чем пленница сдалась и спросила о нем. Анри с трудом сдержался, чтобы не бросится в камеру в ту же минуту, как целитель передал просьбу Даяны о встрече.
Рано. Крупную рыбу надо сперва измотать, иначе сорвется.
Он заглянул к ней на следующий день после обеда, и поначалу все шло по плану. Даже то, что диббучка раскусила его задумку не стало большой проблемой. Этого все равно стоило ждать рано или поздно. Даяна не дура и умеет делать выводы.
А вот ее попытка устроить торги стала сюрпризом. Приятным или нет — непонятно. Анри рассчитывал сам поднять эту тему, но несколько позже. После пары вечеров за книгой в обнимку. Что ж, если Даяна хочет форсировать события, почему бы и нет?
Возмущенного отказа он ждал почти с предвкушением. Отрицание — первый шаг на пути к смирению. Сейчас девушка с отвращением отвергает саму мысль о поцелуе. Но спустя несколько таких же скучных одиноких недель, в которых Анри будет единственным ярким пятном, ее негодование уже не будет таким явным. А еще месяц или два спустя Даяна уже сама будет целовать его. Без напоминаний и не ради книг, даже если продолжит лгать себе, что делает это по принуждению...
На губах диббучки заиграла опасная ухмылка, вызывавшая настойчивые ассоциации с похлебкой по-литайски.
— Годится!
Она сама пересела к Анри на колени, обняла его и поцеловала. Нежно и умело. Но…
Вот именно, что “но”. По телу Даяны прошла дрожь и это была отнюдь не дрожь возбуждения. Вместо того чтобы покорно обмякнуть в его руках, девушка напряглась, задеревенела. Словно с трудом сдерживала отвращение. Анри стиснул ее крепче, углубил поцелуй, пытаясь проломить стену льда, которую пленница воздвигала между ними прямо сейчас…
Бесполезно. Даяна подавила кашляющий всхлип, похожий рвотный позыв, и это стало последней каплей. Анри сам отпихнул ее в сторону, столкнул с колен на диван, тяжело дыша от бешенства.
— Какого демона ты творишь?!
— Целую тебя, как договаривались, — Даяна скривилась и торопливо вытерла губы рукавом. — Вроде нормально получилось. Что насчет оплаты за услуги?
— Ты…
На мгновение Анри испытал острое, похожее на боль желание придушить ее. Оно было таким сильным, что он почти почувствовал, как пальцы стискивают тонкую шею…
Нельзя!
Он скрипнул зубами и зажмурился, выжидая пока дыхание выровняется, а ярость уймется хоть немного…
— Люди — не собаки, Анри, — произнесла Даяна совсем другим тоном. — Знаешь, в моем мире была история, когда маньяк похитил девушку. Семь лет он ее насиловал, пытал и ломал. Держал в деревянном ящике размером немногим больше гроба. Казалось, что девушка запугана и полностью сломлена. Но когда у нее появилась возможность, она сбежала и дала показания против ублюдка. Прошла через огласку, суд, реабилитацию. И вернулась к нормальной жизни. Мерзавец остался для нее самым жутким кошмаром, а не обожаемым господином, которым мнил себя[1] .
— Я тебя пальцем не тронул, — глухо отозвался Анри. Рассказанная диббучкой история показалась настолько жуткой, что в нее трудно было поверить. По крайней мере, если речь идет о разумных созданиях, а не низших голодных сущях, которые питаются чужими страданиями.
