готов радоваться вместе с Дробышем, но мне не дает покоя Стрельцов, Неужели он расценил мой выбор как измену?
Но Володька первым подходит ко мне. Переминается с ноги на ногу. Застенчивый медведь.
— Я все понял, Михалев. Все правильно. Протягивает мне свою каменно-тяжелую ладонь.
— Давай поезжай. Я договорился с Адамом Лауринайтисом, он поедет следом за вами. Имей в виду.
— Зачем?
— Видишь ли, Пономарь только что выехал в сторону Аксая. Подозрительно это.
— А что он мне сделает?
— Я его племянничка встретил, Олежку. Спрашиваю: «Что дядя взял с собой?» Говорит: «Ничего, только деревянный ящичек прихватил». А я этот ящичек видел — Пономарь его привез с шахты. Он взрывником был… В таких ящичках динамитные патроны носят. Понял?
— Ну, ерунда, Стрелец. Что он, мину подложит, что ли? Это только в кинофильмах…
Но Стрельцов серьезен.
— Я не знаю, что он там задумал.
КРАЗ уходит в горы
Прицеп нашего тягача — трейлер — похож на железнодорожную платформу. Под ним вертятся два десятка колес. Турбина давит на корму КРАЗа всеми сорока тоннами, и нос дизеля подпрыгивает на выбоинах, словно катер на волне.
В Кадыре, на железнодорожной станции, когда турбину опускали на трейлер, рельс, подложенный для упора, лопнул, как щепка. Пришлось подложить три рельса. Инженер автотреста предупредил: «Смотрите, стоимость груза тридцать две тысячи».
Встречные машины вежливо прижимаются к обочинам. Шоферы глядят нам вслед, затыкают уши, оглушенные ревом.
С высокого сиденья КРАЗа все встречные машины кажутся приземистыми, маленькими.
— Ну как, Петюк?
Петюк заметно ожил. Слетело с него сонливое похмелье. Прислушивается к двигателю, следит, как тяжелый тягач отзывается на повороты руля. Чувствую, как в нем трепещет туго натянутая шоферская струнка.
— Машина что надо.
Удивительно получается — еще недавно не он, а я сидел вот так же, справа, изучая повадки водителя… А курточка на «учителе» заметно поблекла. В пятнах. Видать, остались пометки с того вечера, когда разбирали его машину.
И транзистора с ним нет.
КРАЗ подминает под себя километры, сотрясает асфальт. Я ощущаю особое, понятное водителям чувство радостной приподнятости: оно приходит, когда ты словно сливаешься с машиной, становишься ее частицей. Такой же необходимой и подчиненной ей как сервомеханизм или диффер.
Все беды забываются в такие минуты. Все достижимо, все возможно.
Впереди над белыми цепями Саян в облачном небе прорезается голубая полынья. Края ее полыхают огнем. Полынья растет. Облака мало-помалу расползаются в клочья, в дымки, в нити; нити становятся все тоньше, закручиваются.
Там, наверху, сильный ветер, он вьет из нитей пряжу.
Снег наливается голубизной. Выходит солнце.
— Ничего будет денек, Петюк.
— Ничего. Только ветер. В горах будет трудно.
Начинается подъем. Пока еще здесь нет крутых виражей. Главные перевалы впереди. Я передаю баранку Петюку: пусть обвыкает.
Приятно растянуться на просторном сиденье КРАЗа после напряженной работы. Каждая косточка стонет.
Лауринайтис пристроился к нам в хвост. Петюк пытается освободить тракт и пропустить «газик», но тот, в свою очередь, притормаживает и плетется сзади, как на буксире. Петюк понимающе усмехается.
Лезем в гору. Стрелка тахометра начинает падать.
— Оборотов больше! — кричу я.
Петюк кивает. Дизель не любит малых оборотов — глохнет.
Острым углом трейлер пашет снежную стенку. Здесь узко, и мы прижимаемся вплотную к сугробу, чтобы оставить коридорчик для разъезда со встречными.
Небо уже скрыто горами, в стекле только снежная синева склонов.
КРАЗ волочит к перевалу пятьдесят тонн металла — трейлер и турбину, — напрягаясь всеми стальными мышцами.
Смеркается. Ветер, бушевавший высоко в небе, спустился в горы, гонит по шоссе снежную пыль, розовую в закатном свете. Я сменяю Петюка. Оглядываю панель. Стрелки приборов ведут себя, как прилежные ученики. Полный порядок.
Закуриваем. Краснеют в сумраке кабины огоньки папирос.
— У метеостанции я остановлюсь, Петюк.
Он резко оборачивается ко мне. Глаза вспыхивают злобно и жалобно.
— Намек?
Намекать я не хотел, просто так получилось. Помягче надо, уж больно нервы у него расходились.
— Скажи, зачем ты взял меня с собой? Значит, доверяешь? — спрашивает Петюк.
— Выходит, доверяю.
В нем бьется, ищет дорогу какая-то беспокойная мысль.
Светлая дорожка бежит впереди машины. Два ослепительных глаза глядят на меня через зеркальце. Лауринайтис держится рядом. И ему из-за нас не спать.
Петюк, подстелив ватник и свернувшись клубком, укладывается на горячее жестяное днище кабины.
— На метеостанции не буди!
Снова ползем вверх. Днище раскаляется от огненного усилия мотора. Петюк беспокойно ворочается, отбиваясь от какого-то врага, сучит ногами, мешая мне управлять, бормочет — а что, не слышно из-за грохота.
К метеостанции подъезжаем в полной темноте. В низинке, защищенной от ветров, где приютился домик, маленькое желтое пятнышко. Окно. Свет его, как огонь дальнего маяка, то проглядывает между деревьев, то исчезает. Таня не спит.
Читает, наверно, поставив керосиновую лампу у изголовья. Сейчас рев нашего дизеля падает вниз, как поток, заполняет долину, плещется у стен одинокого дома.
Таня поднимает голову, прислушивается.
Я часто думаю о ней. И в этих мыслях неизменно присутствует третий — Жорка, парень, которого она любит.
Нас трое сейчас. Но жизнь идет дальше. Может быть, настанет день, когда мы поймем, что нас остается только двое. И еще — Васька, который должен вырасти хорошим человеком.
Я не осмеливаюсь останавливать тяжелый КРАЗ на мосту и торможу на тракте, у самой метеостанции. Освещаю боковым прожектором дом, и через минуту раздается скрип двери.
Лауринайтис, погасив огни, останавливается неподалеку.
Таня, накинув шаль, выходит на белое, искрящееся под лучом снежное пространство.
— Вася, ты? Поздний гость… Что это за танк?
— Новая машина. Вот подарки — тебе и Ваське. Это от Стрельца… От Матвеича… а это от меня.
Она еле удерживает ворох кульков. Ветер хлопает дверцей кабины. Саяны нависают над нами… Таковы встречи в горах: три минуты на ночном тракте.
— Сегодня ко мне заезжал Пономарь.
— Что ему было нужно?
— Он сказал, что знает о моей поездке в Наволочное, знает, что я помогала тебе. И предупредил, чтобы я в случае чего молчала.
— В случае чего?
— Я не поняла. Но вид у него был угрожающий. Сказал: «Будешь болтать — берегись! Твой щенок часто шатается без присмотра возле тракта. Мало ли что может случиться. Тут горы на сто верст кругом…»
Она делает попытку улыбнуться, чтобы я не подумал, будто она дала себя запугать. Сволочь Пономарь. Наглая, трусливая, распоясавшаяся сволочь! «Закон — тайга…»
— Мы больше не дадим ему выехать из Козинска, Таня. Можешь не опасаться его.
— Да я ничего… Он уехал в сторону Аксая, туда же, куда и ты. У меня какое-то тяжелое
