— Ваше величество, ваша дочь действительно была опасно больна.
Я издала звук, заставивший короля и доктора одновременно посмотреть на меня. Его величество нахмурился. У меня от испуга затряслись руки, и я постаралась сделаться незаметной и затаиться как мышка. Мне во что бы то ни стало нужно было остаться и услышать, что доктор Баттс расскажет о принцессе. Его величество надо мной сжалился и не выгнал меня.
— Что с ней случилось? — резко бросил он.
— Это долгая история, ваше величество. Сперва я подумал, что леди Мария, как обычно, страдает от головной боли и резей в животе перед началом ее месячных. Но оказалось, что леди Шелтон, управляющая в Хэтфилде, вызвала аптекаря, некоего мистера Майкла, дабы он облегчил страдания леди Марии. Аптекарь, действуя из лучших побуждений, дал ей пилюли, собственноручно им изготовленные, и пилюли эти леди Марии совсем не подошли. Ей стало от них только хуже.
«Это яд!» — подумала я и истово принялась перебирать четки, которые принцесса подарила мне много лет назад.
— Я казню этого негодяя! Голову ему оторву! — вскричал король. Уперев руки в бока и расставив ноги, он возвышался над лекарем, заметно уступавшим ему в росте, словно готовился обрушиться на беднягу.
— Нет, нет, ваше величество, — доктор Баттс замахал руками и отступил на шаг. — Особого вреда это снадобье не принесло, и леди Мария сейчас пошла на поправку. Но она действительно была очень больна. Осмелюсь сообщить вашему величеству, что ее телесные мучения усугубляет владеющая ею печаль. Если бы она не страдала духовно, то выздоровела бы гораздо скорее и ей вообще не понадобились бы никакие лекарства.
Король повернулся к доктору Баттсу спиной, быстро пересек маленькую комнатку и уставился в окно. Когда он прошел мимо меня, я увидела, что лоб его прорезали глубокие морщины. Он очень тревожился за дочь, хотя и не подавал вида. И он не знал, что делать со строптивицей, которую в глубине души продолжал любить.
После долгого молчания, в течение которого король разглядывал невидящим взглядом сад под окном, он произнес:
— Что вы имеете в виду, говоря, что леди Мария «страдает духовно»? От чего она страдает?
— Могу ли я говорить откровенно, ваше величество?
— Извольте.
— Леди Мария поправилась бы в три раза быстрее, если бы не находилась в Хэтфилде безвыездно, как в заключении.
Король глубоко вздохнул, но так и не обернулся.
— Очень жаль, — медленно и с расстановкой произнес он, — что моя дочь не желает внять доводам разума и отбросить свое упрямство. Она не дает мне возможности устроить для нее такую жизнь, которая приличествует ей по праву рождения.
Доктор Баттс искоса взглянул на меня. Наши взгляды встретились всего на мгновение, но этого оказалось достаточно, чтобы мы поняли друг друга. Но я не отважилась прямо сейчас обратиться к королю. Врачу же Генрих дал разрешение говорить без стеснения, и лекарь произнес:
— Отправьте ее к матери, ваше величество.
Я затаила дыхание. Не зашел ли доктор Баттс слишком далеко? Хотя, если король позволит своей дочери воссоединиться с матерью, Мария может добровольно отказаться от любых притязаний на трон…
В голосе короля, когда он ответил врачу, мне послышалось искреннее сожаление:
— Страдания моей дочери огорчают меня безмерно, но лишь от самой Марии зависят, сколь долго продлятся в отношении нее данные ограничения.
Признав свое поражение, доктор Баттс поклонился и вышел из библиотеки.
Терять мне уже было нечего, и я поднялась со скамьи и смело встала рядом с королем в нише окна. Я даже решилась дотронуться до его руки.
— Возможно, — тихо начала я, — лишь малого знака вашей доброты будет достаточно, чтобы все поменялось. Ваша дочь любит вас всей душой, ваше величество.
Король не смотрел на меня, он не отводил глаз от мирного оксфордширского пейзажа за стеклом. Наконец он с болью в голосе произнес:
— Ну почему она не дала клятву? Это ведь так просто. Я прекрасно знаю, что многие из тех, кто принес этот обет, поклялись ложно. Но мне нужно, чтобы определенные слова были произнесены, и я от этого не отступлюсь.
— Позвольте леди Марии вернуться ко двору, — принялась я умолять короля. — А потом скажите ей, что она может остаться подле вас, только если согласится дать клятву.
Я была уверена, что, если мне удастся переговорить с принцессой, я смогу убедить ее принять эти условия.
Король только фыркнул в ответ и пробормотал:
— Королева за это съест меня живьем!
Я вздохнула.
Король посмотрел на меня и тихо сказал:
— Впрочем, будь я проклят, если позволю Анне лезть во все мои дела…
И, заключив меня в свои объятия, Генрих принялся осыпать поцелуями мое лицо и руки. После этого все случилось очень быстро, и мне даже в голову не пришло протестовать.
Его величество подхватил меня своими сильными руками, и из библиотеки понес по тайному проходу в свои личные апартаменты. Я не могла разглядеть помещения, по которым он нес меня, а только слышала голоса его приближенных, крепко прижимаясь к его груди, обвив руками за шею и спрятав лицо в мягком бархате его камзола. Один из драгоценных камней, нашитых на нем, поцарапал мне щеку, но я не обратила на это внимание. Если бы потребовалось, я бы даже перестала дышать…
Но тут король бросил меня на пуховую перину, такую мягкую, что я буквально утонула в ней. Он резко потянул за занавеси алькова, стукнули золоченые кольца, на которых крепилась богато расшитая драпировка вокруг кровати, и я оказалась отгороженной от всего остального мира. Я услышала, как Генрих зовет слугу, который должен был помочь ему раздеться.
Я села в кровати, но на большее оказалась неспособна, так как сердце мое готово было выскочить из груди. Что делать дальше? О том, чтобы с воплями выбежать вон из королевской опочивальни, речи не шло. Я никогда не давала его величеству повода усомниться, что отвергну его как любовника… В то же время я не думала, что наш с ним флирт так быстро перерастет в нечто большее. Но теперь это уже была не куртуазная игра в любовь и я не была недоступной и безупречной дамой сердца, которую должно обожать на расстоянии.
Руки мои тряслись, а в голове пронеслась дикая мысль: должна ли я сама раздеться или подождать, когда это сделают слуги его величества. Я вздрогнула, когда дверь спальни со стуком закрылась. Слуги ушли. Я так и не успела понять, чувствую ли я от этого облегчение или тревогу, и тут занавеси полога раздвинулись.
На короле был ночной халат, надетый на голое тело, — роскошный наряд из красного бархата, отороченный горностаем. Когда он взбирался на высокую кровать, обнажилась нога — под белой кожей играли могучие мышцы. Король улыбнулся моему замешательству, знаком показал, чтобы я повернулась к нему спиной, и принялся расшнуровывать мой корсет.
