что я не смогу снова подняться. Ни в какой жизни она не позволит, чтобы малышка пострадала. Она защитница.
Эгги целует мне щеки и лоб и обнимает девочку. Сквозь рукав сочится кровь. Я в растерянности, я не понимаю, откуда у нее кровь.
Но она говорит моей дочери своим голосом: «Малышка», и я плачу снова, и она тоже.
— Возьми ее, — говорю я.
Эгги встречается со мной глазами, и нам не нужны слова. Она знает, что у меня в душе, в самых дальних уголках. С таким кровотечением я не могу сесть на лошадь, а даже если бы и могла, она везла бы нас всех слишком медленно. Сейчас главное — успеть. Малышка уже давно, очень давно не шевелится. И Эгги кивает, накидывает на меня свое пальто, и снова меня целует, и говорит:
— Я вернусь за тобой. Держись.
Она увозит мою дочь, а ее голос еще долго звучит у меня в голове.
В беспамятстве я сижу перед камином в доме Дункана, голова Фингала лежит у меня на коленях. Вокруг кривобокая мебель. И его большая рука гладит меня по волосам, медленно и нежно, губы прижимаются к моему виску.
— Я знаю, что случилось, — шепчет он, дыша мне в ухо.
И я тоже знаю.
Теперь я наконец-то это знаю.
— Тпру!
Откуда-то издалека доносится крик. Может быть, из другого мира. Я много часов скользила между двумя мирами; завеса между ними тонка как бумага.
Я сопротивляюсь этому крику, я счастлива там, где я сейчас. У огня тепло. Кроме его прикосновений мне ничего не надо.
— Вон там впереди!
«Инти», — говорит он, и я говорю: «Дункан», и мы оба произносим: «Не уходи», но слишком поздно, я ухожу, возвращаюсь в холод.
Сколько я здесь пролежала? Успела ли сестра вовремя? Небо крутится. Снежные облака завиваются воронками. Снежинки падают мне на щеки, на ресницы, на губы. Я могу попробовать их языком.
Появляется лицо.
Это Рэд Макрей.
Моя надежда запинается. Этот бросит меня здесь. И конец всем его неприятностям. Но он поднимает меня на руки и говорит:
— Все хорошо, милая, теперь вы в безопасности, — и я держусь за него, пока он несет меня домой, думая, что ничего-то я не знаю о ненависти и любви, о жестокости и доброте. Я не знаю ничего.
30
Я просыпаюсь и обнаруживаю свою сестру в кровати со мной и девочку между нами. Эгги смотрела, как мы обе спим. Мы держимся за руки, и ее рука такая теплая. Сестра улыбается мне, и я улыбаюсь в ответ.
Позже, когда происходящее снова начинает обретать смысл, она пересаживается в кресло, чтобы я попробовала покормить ребенка. Меня зашили, сделали переливание крови и поставили капельницу. Все тело ноет, но больше всего от переутомления. Малышку напоили, согрели, и теперь за ней наблюдают, у нее легкая желтуха, ей недостаточно молока, но, каким-то чудом, дочка пережила наши приключения без серьезных последствий.
Она крошечная, с густыми черными волосиками и невероятно симпатичным личиком. Я испытываю к ней безмерную нежность.
Эгги рассказывает, что ждала моего возвращения, когда показалась Галла со своей ношей. Сестра сняла с ее спины тело волка, потом снова развернула лошадь и поехала по ее следам ко мне, гораздо быстрее, чем я могла идти по лесу. Странно слышать ее голос. Я еще к этому не привыкла, и в то же время мне кажется, что она никогда и не прекращала говорить. Какое-то время мы молчим, слушая доносящееся из коридора пиканье аппаратов, и я наслаждаюсь кормлением грудью, этой интимностью, даже притом, что молока у меня мало. Мне сказали, если девочка будет сосать, его станет вырабатываться больше.
— Что случилось с твоей рукой? — спрашиваю я Эгги.
— Собака, — отвечает она.
Я, хмурясь, смотрю на нее:
— Что?
Она не отвечает, я вспоминаю свой сон и все понимаю.
Эгги рассказывает маленькими фрагментами, по сколько может за один раз. Кроме голоса, она использует знаки, потому что от привычки общаться жестами нельзя избавиться сразу, а может быть, и совсем нельзя.
Было так.
Когда Лэйни высаживает Стюарта в конце дороги, она думает, что тот пойдет разбираться с Дунканом. Но вместо этого он направляется к моему дому. Это я прилюдно обвинила его в насилии по отношению к жене. Это я слабая; Дункан — слишком сильная мишень для ярости Стюарта, которого один раз уже унизили.
Эгги просыпается ночью, услышав ожесточенный грохот в дверь. У нее нет ни капли сомнения, что это воплощение ее страхов: Гас нашел ее. Она берет с кухни острый нож, как делала уже несколько раз на этой самой кухне, когда возникала необходимость защищаться, смотрит в окно и видит мужчину. Это муж пришел покончить с ней. Она решает, что первая расправится с ним. Ее охватывает волнение. Чувство неизбежности. И страх, уничтожающий все остальное, поглощающий все чувства.
Мужчина бушует. Выкрикивает имя ее сестры, изрыгает оскорбления. Как она посмела совать нос в его дела?
Когда лицо мужчины меняется у нее на глазах, Эгги оказывается в растерянности и недоумении. Это не ее муж, но чей-то муж, который колошматит жену. Я ведь рассказывала о нем. Бесконечно рассказывала о нем сестре, которая, как я считала, меня не слышит, но оказалось, что все это время она слушала и Стюарт Бернс вызывал у нее отвращение. Она тоже видела, как он сидел в машине около нашего дома, наблюдая за нами.
Когда Стюарту надоедает стучать и он уходит в лес, Эгги следует за ним. Она очень напугана, и теперь, когда вышла из дома, боится еще сильнее, но собирает все свое мужество. В отличие от меня, сестра всегда была неистовой и легче мирилась со своей яростью, чем я.
Она окликает его:
— Стюарт.
Он оборачивается и спрашивает:
— Что?
Словно это в порядке вещей, что кто-то зовет его здесь посреди ночи. Он принимает ее за меня и подходит, намереваясь преподать мне урок, ради которого и пришел сюда. Но прежде, чем Стюарт касается Эгги, ее рука, повинуясь какому-то инстинкту, дергается. Она наносит ему удар и разрезает живот зазубренным ножом.
Потом поворачивается и уходит домой. Как ни в чем не бывало.
Она не догадывается, что с дороги за этой сценой кто-то наблюдает, думая, что Эгги — это я.
Когда мы обе возвращаемся из того ночного леса с его призраками, в палате долго стоит тишина. Я дрожу и недоумеваю, почему это не приходило мне в
