Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 109
к двери.
– Ну, братец, Андрей Михайлов, давай теперь пиво пить… – продолжал Шереметьевский.
– Опять-таки врешь ты: не Андрей Михайлов, а Андрей Богданов.
– Богданов? Скажи пожалуйста, опять не туда попал. Извини, мил друг. – И он принялся вести незначащий пьяный разговор, то и дело поглядывая на дверь, за которой давно уже скрылся агент.
Прошло несколько минут. Шереметьевский снова взглянул на дверь: там, рядом с агентом, стоял городовой. Шереметьевский незаметно махнул рукой. Дверь быстро отворилась, и, прежде чем кто-либо из присутствовавших в трактире успел понять, в чем дело, в помещение трактира быстро влетел агент, за ним городовой, и оба они бросились к столику, за которым сидели Богданов и Шереметьевский.
– Бери его! – приказал Шереметьевский городовому, указывая на Богданова.
– Как?! Что?! – вскочил тот, успев схватить в руки пивную бутылку.
– Ну, любезный, теперь начнется расплата за твое убийство сторожа Новикова.
Богданов задрожал. Бутылка со звоном упала на пол.
Через двадцать минут он был доставлен в управление сыскной полиции.
– Сознаешься ты в убийстве сторожа Павла Новикова? – спросил я его.
– Сознаюсь… Мой грех, – тихо проронил Богданов.
– Как же ты убил?
И началась короткая исповедь убийцы, исповедь, в которой бессмысленность убийства вставала вовсю.
– 7 января, должно часу в седьмом вечера, получил я от вахтера Андрея Фомича расчет 2 рубля 21 копейку за декабрь, потому что я был уволен. Пошел я за водкой, купил несколько сороковок и вернулся опять в академию. Распили мы сначала две сороковки в пирожной при академии с пирожниками. Оттуда пошел я в пекарню академии, где тоже пил водку, угощая пекарей; потом стали мы в карты играть и играли до трех часов ночи. Кончив игру, стали все спать укладываться. Пошел я на водокачку, чтобы переночевать, а водокачка, гляжу, заперта. Стучать не посмел, потому что уволенный я. Отправился я тогда к сторожу Новикову, попросил у него позволения переночевать в его сторожке. Он позволил. Разостлал на полу свое пальто, лег. А спать что-то не могу. Пробило пять часов утра. Пришел истопник, затопил печь и ушел. И как только он ушел, тут вот и взбрело мне на ум убить Новикова и воспользоваться его пальто.
Разостлал на полу свое пальто, лег. А спать что-то не могу. Пробило пять часов утра. Пришел истопник, затопил печь и ушел. И как только он ушел, тут вот и взбрело мне на ум убить Новикова и воспользоваться его пальто.
Встал я, взял стоявшее у печки полено, подошел к спящему Новикову и что есть сил ударил его по лбу. Потом нанес еще три удара. Захрипел он, потом свалился на пол. Снял тогда с него пальто, которым он был накрыт, и ушел. Походил по городу, затем пришел на Апраксин рынок, в одной из лавок променял это пальто на то, которое теперь на мне, получив в придачу 3 рубля 50 копеек.
И все. Не правда ли, как просто, коротко и… ужасно страшно? Человек, брат по Христу, убил брата из-за пальто, которое даже не нужно было ему. Пролил драгоценную человеческую кровь за 3 рубля 50 копеек.
Какая бездна мрака и ужаса… Чем-то языческим веет от «простоты» этого убийства…
Финал любви
Как и всегда, ровно в четыре часа дня паспортист здания Морского корпуса титулярный советник Шнейферов явился обедать в свою квартиру, находящуюся в здании корпуса.
Проработав с утра в канцелярии, почтенный титулярный советник чувствовал изрядный голод и не без удовольствия мечтал о вкусном обеде, который его прислуга Настя, конечно, уже приготовила.
Пройдя кухню (квартира его редко была на запоре по обычаю всех «казенных» квартир), Шнейферов вошел в первую комнату. Вошел – и в ту же секунду квартиру огласил страшный крик:
– Убили! Зарезали!
Пройдя кухню (квартира его редко была на запоре по обычаю всех «казенных» квартир), Шнейферов вошел в первую комнату. Вошел – и в ту же секунду квартиру огласил страшный крик:
– Убили! Зарезали!
С лицом, перекосившимся от страха, титулярный советник опрометью бросился вон из квартиры, продолжая кричать одно и то же:
– Убили! Зарезали!
Этот крик услышали соседи. Со всех сторон раздалось хлопанье дверей, стали появляться испуганные, недоумевающие лица.
– Кого убили? Кого зарезали? – понеслось отовсюду.
Но Шнейферову было не до того, чтобы отвечать на расспросы. Он несся, что было силы, по двору к канцелярии и, вбежав туда и столкнувшись нос к носу со смотрителем здания, заговорил прерывистым от волнения и бега голосом:
– Ради бога… скорей сообщите в полицию… У меня в квартире несчастье…
– Что такое? Какое несчастье?
– Сейчас вхожу… и вижу… в комнате на полу лежит в огромной луже крови прислуга моя Настасья Сергеева. В горле нож… Ужас какой…
Эта роковая весть как гром поразила всех служащих Морского корпуса. Началась та обычная суетливая паника, какая всегда возникает при известии о кровавых драмах. Не растерялся только один смотритель здания. Он бросился к телефону.
Это было 7 сентября 1887 года.
– Ваше превосходительство, кровавое происшествие! – вошел в мой кабинет с такими словами дежурный чиновник сыскной полиции.
– Где? Какое?
– Сейчас по телефону сообщили из Морского корпуса, что в квартире паспортиста Шнейферова найдена зарезанной его прислуга.
– Сию минуту дайте знать прокурору и следователю! Позовите ко мне Виноградова.
Через несколько минут явился мой энергичный помощник Виноградов.
– Вы слышали? Новое убийство… Эта неделя, однако, чревата кровавыми происшествиями, она обогатит уголовную хронику. Едемте туда, Виноградов. Мне хочется лично посмотреть, в чем дело.
Когда мы приехали в Морской корпус, судебных властей еще не было.
– Что у вас тут случилось? – спросил я, следуя к квартире Шнейферова.
– Зверское убийство… Загадочное.
– Ого! Загадочное? Посмотрим, посмотрим.
У дверей квартиры паспортиста уже стоял городовой и виднелась кучка любопытных.
Мы вошли в кухню. В ней было все чисто прибрано, в полнейшем порядке. На плите стояли кастрюли, видимо с готовившимся кушаньем. В следующей за кухней комнате, убранной небогато, но с претензиями на комфорт невысокой марки, на полу лежала молодая миловидная женщина. Голова ее была запрокинута назад, шея представляла собой как бы широкую алую ленту, посредине которой был воткнут большой кухонный нож. Кровь, которая и теперь продолжала еще сочиться из огромной зиявшей раны, образовала широкую, большую лужу. Труп несчастной жертвы буквально плавал в ней. Как ни был я привычен к тяжким зрелищам подобного рода, однако вид этой зарезанной, нож, торчащий в ее горле, вызвали в спине леденящий холод ужаса. Я отвернулся.
Как раз в эту минуту входили прокурор, следователь
Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 109
