нем написать, — сказала я, пробуя на вкус ложь, по мере того как она скатывалась у меня с языка. Я сделала еще один глоток и осмотрелась вокруг, стараясь восстановить спокойствие. — И дом, и сад вокруг него просто великолепны.
В основном саду тоже рос этот невысокий густой кустарник, покрытый крупными белыми цветами.
— Но не так красивы, как ваш шарф, — ответила она, не отводя взгляда от расписанного вручную шелка. — Могу ли я спросить вас, где вы нашли такое сокровище? Тонкость его росписи просто удивительна, — она наклонилась чуть ближе, чтобы рассмотреть его.
— Ах, — я смущенно улыбнулась, — благодарю вас. Это подарок, — я чуть не сказала, что это подарок отца, но вовремя спохватилась. Еще было не время раскрывать свои истинные намерения. Я коснулась пальцами его истрепавшегося края, потом развернула его, чтобы показать ей неудачную штопку кромки. — Боюсь, он немного износился от времени.
— А, реставрация, кинцуги41, — произносит она, выпрямляясь. — Это я понимаю. В Японии отреставрированные предметы считаются даже более красивыми, чем новые, потому что в реставрации запечатлена история этого уникального предмета. Вот как эта семейная чашка для летнего чая, — она кивнула на керамический контейнер рядом с собой. — Смотрите, как линия раскола заполнена золотом. Эта линия прерывает рисунок росписи, но придает особую ценность самой чашке.
— Она очень красива, — соглашаюсь я. На чашке изображены те же цветы, что растут в саду.
Она проследила за моим взглядом.
— Это любимые цветы моей дорогой матери. Эта чашка разбилась, потому что однажды я подала ей незаслуженный суп из горького эгоизма. И прошло много лет, прежде чем я узнала, что она ее восстановила, — она улыбнулась. — Она расплавила свои лучшие золотые украшения и превратила их в тонкую золотую пыль, которую смешала с лаком, которым склеила все отколовшиеся кусочки. Теперь эта чашка вдвойне дорога мне, потому что напоминает о ее жертвенности и прощении. Так что, как видите, истинная жизнь этой чашки началась только в тот момент, когда она разбилась по моей вине, — она выгнула бровь. — Разве вы не так относитесь к вашему шарфу?
Я чуть пожала плечами.
— В моем случае следы на нем были оставлены простой неосторожностью.
— Но вам этот шарф явно был дорог, потому что вы не только зашили его, но и не перестали его носить. Он даже сейчас на вас.
Она снова улыбнулась.
— Итак, мисс Селби Портер, что бы вы хотели знать о доме моей семьи?
Жаркая волна стыда прилила к моим щекам и шее.
— Ну... — манипулирование источником информации с целью добыть то, что этот источник пожелал бы скрыть, было нормой в журналистских расследованиях. Вот только в данном случае ложь, на которую я должна была пойти, выходила уже за мои личные рамки приличий. К тому же внимание, с которым она замечала и читала каждое мое движение, не оставляло сомнений в том, что все мои трюки, даже если бы я на них пошла, были обречены на провал. Я должна была сказать ей правду. Папа хотел бы именно этого.
Я поставила свою чашку на стол.
— Боюсь, когда я сказала вам, что собираюсь написать статью о вашем доме, я была с вами не совсем честна. Я действительно журналист и действительно пишу под именем Селби Портер, но это не мое настоящее имя.
— Я знаю, кто вы такая.
Я осела. Она знает? Грудь распирало от самых разнообразных эмоций, делая вдох почти невозможным.
Наоко улыбнулась, заметив мое удивление.
— У вас глаза вашего отца. Они так же впитывают и отражают свет, как чистейшая вода отражает солнце. И вы, несомненно, похожи на него. Я поняла это в первый же момент, как вы ко мне подошли.
Я снова вспыхнула, и мне стало неожиданно жарко в блейзере, как будто он был шерстяным, а не из тонкого хлопка.
— К тому же на вас мой шарф, — она указала на него. — Это был подарок моего отца, и я, в свою очередь, подарила его вашему, — она снова приблизилась, чтобы рассмотреть его. — Я думала, что уже больше никогда его не увижу.
— Это был шарф моей матери, — вырвалось у меня вместе с жестом руки, которой я его прикрыла от ее взгляда.
Она тут же выпрямилась с легкой улыбкой.
— Простите. Конечно же, я ошиблась, — ее глаза быстро скользнули на шарф, который я все еще сжимала в пальцах. — Шарф вашей матери прекрасен. И этот красно-белый узор вам очень к лицу.
В памяти всплыли слова отца об этом шарфе, чтобы соединиться с теми, которые только что произнесла она. «Я изначально хотел подарить его тебе... это важно...»
Я расслабила руку, но новое понимание привычных вещей меня по-прежнему не отпускало. Мамин чудесный шарф раньше принадлежал Наоко. Я не знала, что ей теперь сказать.
— Раз уж вы знаете мое имя, могу я узнать ваше?
Я ведь ей так его и не сказала.
— Меня зовут Тори Ковач.
— Тори? — ее губы приоткрылись, замерев с последним слогом моего имени, словно не желая его отпускать. Рука, державшая чашку, задрожала.
Я потянулась к ней.
— С вами все в порядке?
— Да, да, — она взяла себя в руки, отвела взгляд и заморгала.
Я сделала долгий глоток чаю. Я наконец открыла ей правду, и ее реакция меня потрясла и смутила.
— Простите, но если вы сразу поняли, кто я такая, то зачем подыгрывали?
Когда она посмотрела мне в глаза, ее взгляд уже был твердым.
— Вы проехали весь этот пусть, чтобы задать мне именно этот вопрос, Тори Ковач?
Нет, это было не так.
Я достала папино письмо, то самое, которое было адресовано ей и вернулось.
Ее глаза сощурились, чтобы сфокусироваться, и ожили, увидев, что я держу в руках.
— Письмо от Хаджиме? — она прикрыла дрожащие губы полупрозрачной рукой, не отрывая взгляда от конверта, но я пока не была готова ей его отдать. Еще нет.
Я разгладила складки на нем, стараясь в уме выстроить всю последовательность событий и очень аккуратно выбирая слова.
— Это письмо оставило в моем сердце больше вопросов, чем ответов, и не только о моем отце, а обо всем сразу. Из этих строк я поняла, что у меня есть сестра, —
