я чувствую легчайшее прикосновение его зубов к моей шее.
– Джемма. – От того, как он выдыхает мое имя, нежно, музыкально, мое сердце ускоряет ритм, наполняясь теплом, и удовольствие обжигает мою плоть.
Я поворачиваюсь к нему лицом и тянусь за его развязанным галстуком, снимаю его с шеи, бросаю на пол и пускаюсь расстегивать пуговицы на рубашке. Закончив с ними, я стаскиваю с него рубашку и провожу руками по широкой груди, наслаждаясь жаром его кожи и упругостью мышц. Исследую его торс, как карту сокровищ, вдыхаю древесный аромат. Когда мои руки скользят ниже, к поясу его брюк, его дыхание срывается. Я останавливаюсь и встречаюсь с ним взглядом, обнаруживая в его глазах волнение.
– Ты увидишь меня, – говорит он дрожащим голосом. – Всего.
Мне требуется мгновение, чтобы понять его внезапное беспокойство. И тут до меня доходит – его нога. Держа одну руку на его бедре, другой я скольжу вверх по его груди, чтобы прижать ладонь к месту, где быстро бьется его сердце.
– Я знаю, Эллиот. Тебе не нужно бояться. Я хочу тебя видеть.
Он тяжело вздыхает, убирает мою руку со своей груди и сжимает ее в своей. К нему возвращается легкая застенчивость, и он ведет меня к кровати. Я стою перед ним голая, он садится на край и начинает спускать брюки. Мои глаза останавливаются на том, что вынуждает мое сердце забиться чаще, и я гарантирую, что это не протез. Губы растягиваются в озорной улыбке, и я встречаюсь с ним взглядом. На его лице все еще читается нерешительность, но, похоже, он воодушевлен моей реакцией. Не сводя с меня глаз, Эллиот отстегивает протез. Отсоединив, мягко ставит его на пол и продолжает неподвижно сидеть, глядя на меня и словно молчаливо спрашивая: «Тебе все еще нравится мое тело?» А может, он спрашивает: «Ты все еще меня любишь?»
Я изучаю его, взглядом блуждая по каждому дюйму его плоти, и останавливаюсь на ампутированной ноге. Она заканчивается на колене, кожа местами сморщена из-за зарубцевавшихся тканей, но в остальном гладкая. Это зрелище ни в малейшей степени не выбивает меня из колеи. Меня даже очаровывает этот вид, неполная конечность кажется такой же естественной, как и любая другая часть его тела: не менее красивой, чем его заостренные уши, глаза цвета вина или внушительный рост.
Приближаясь, я становлюсь между его бедер. Он проводит руками по моим икрам, бедрам и запрокидывает голову. Нагнувшись, я запечатлеваю на его губах мягкий поцелуй.
– Ты прекрасен, Эллиот.
Он вздыхает и снова проводит руками по моим бедрам. Наш поцелуй становится более страстным, и я приоткрываю губы, чтобы впустить его язык в свой рот. Затем устраиваюсь у него на коленях, оседлав его. Он хватает меня под ягодицы и тянет нас назад, пока мы не оказываемся в центре его кровати. Он руками зарывается в мои волосы, и я прижимаюсь к нему, стремясь углубить нашу связь, почувствовать больше его тепла, его твердости. Медленно скольжу по нему, пока он не заполняет меня, разжигая внутри пожар, и меня накрывает волна удовольствия, смешивающаяся с трепетом воодушевленного сердца.
– Черт подери, Джемма, – выдает он со стоном. – Как я раньше жил без этого? Без тебя?
Я срываю его вопрос еще одним поцелуем, и он перемещает свой вес, чтобы оказаться сверху. Опираясь на предплечья, мы начинаем двигаться по-новому. Я обвиваю руки вокруг его поясницы, прижимая его ближе, ногами обхватываю за талию. Вскоре мы находим знакомый ритм, как будто не прекращали танцевать в библиотеке. Мы доходим до пика вместе, и мое сердце наполняется теплом. Я смотрю ему в глаза, впитываю их гранатовый оттенок, таящийся в них. Страсть все сильнее поглощает нас с каждым ударом наших сердец, бьющихся в унисон, и на нас волной накатывает удовольствие.
Глава XXXVI
Мокрые от пота и уставшие, мы откидываемся на кровати Эллиота, не удосуживаясь даже накрыться простынями, потому что в комнате у Эллиота слишком жарко. Я кладу голову ему на грудь, обнимаю за талию и закидываю свою ногу на его. Он водит рукой по моим волосам, и музыка его сердца убаюкивает меня, погружает в мирное расслабление. Каждая частичка меня, которая прикасается к нему, словно горит, в то время как другие части тела, обдуваемые лишь воздухом, согреты жаром очага. Я закрываю глаза, прижимаясь к нему ближе.
Эллиот целует меня в лоб.
– Я живу уже более тысячи лет и все же до сих пор не жил по-настоящему, – шепчет он. – Вот что значит открыться множеству эмоций, чувств и переживаний, которые могут предложить люди?
Я подбородком упираюсь в его грудь, чтобы посмотреть в глаза и указательным пальцем обвожу линию бородатого подбородка.
– Неужели пребывание в неблагой форме так отличается?
– Да, и я всегда гордился тем, что никогда не принимал свою благую форму.
– Много ли таких фейри? Которые всю жизнь проводят в неблагой форме?
Он кивает.
– Давным-давно мы другими и не были. Не было ни благих, ни неблагих. Лишь существа и духи. Мы были не просто животными, но очень отличались от людей. А когда они явились на остров, их присутствие начало нас менять. Некоторые фейри стали подражать людям, во время обучения их языку перенимать их голоса, а во время примерки человеческой одежды менять форму тела. Так возникла способность принимать благой облик, а потом появились эмоции и другие человеческие чувства. Но не все фейри считали это даром. Те, кто сохранил свои первоначальные формы, называли себя неблагими, и это разделение привело к расколу среди фейри, к войнам, которые мы вели с людьми. Мне больно говорить, что я всю свою жизнь сражался за ту сторону, которая восставала против людей. Если бы я добился своего, то люди были бы уничтожены или изгнаны с острова.
От его слов по спине бежит холодок. Вспоминая волка-обманщика, которого я встретила, отправившись на поиски тридцать третьего дома по Уайтспрус Лэйн, нетрудно представить, что другая его ипостась способна на описываемые им холодность и жестокость. Но еще совсем недавно он выражал презрение по отношению к человеческому роду. Мог ли он на самом деле так сильно измениться? Или из всех людей он может ценить только меня?
Эллиот, вероятно, замечает возникшее на моем лице беспокойство и поворачивается ко мне:
– Ты изменила меня, Джемма. Я и не думал, что захочу этого. Не подозревал, что захочу ощущать боль или удовольствие. Что выберу и то, и другое вместо свободы, которую дарит невежество. И да, я изменил
