– Пол БезеМоя мама всегда говорила: «Прости и забудь». Я считала, что умею прощать. На то, чтобы злиться, нужно больше сил, чем на то, чтобы просто забыть о былом.
А потом я усыновила Кертиса. У него были золотистые волосы, глаза цвета теплой карамели и шелковая кожа. И этот ангелочек пережил самое тяжкое насилие в США. Когда ему было пятнадцать месяцев от роду, его ударили стулом по голове за еду, размазанную по тарелке. Его сажали голышом на включенную конфорку и окунали в кипящую воду за испачканный подгузник. Все это делал его биологический дядя, который усыновил Кертиса.
После этих издевательств у ребенка остались большие красные, зудящие келоидные рубцы на ягодицах, ногах и спине.
Из-за черепно-мозговой травмы он не мог видеть, слышать и двигать всей левой стороной тела, пока отек мозга не спал. Кертис провел в коме восемь недель. Правая часть его мозга была настолько повреждена, что не могла обеспечивать рост его левой руки и ноги. Ему было почти два года, но его развитие достигло лишь уровня девятимесячного ребенка.
Я была медсестрой, и это сделало меня хорошим кандидатом на усыновление Кертиса. Узнав историю его болезни и его потребности в реабилитации, я поняла, что впереди ребенка ждут эмоциональные испытания и затруднения при адаптации в обществе. Я понимала, что он останется инвалидом и в его жизни будет множество ограничений. Но самым большим испытанием для него может стать злость. Поэтому передо мной стояла задача – помочь ему простить обидчика.
Когда Кертис переехал к нам домой, моя жизнь круто изменилась. Первые четыре дня я просто наслаждалась его присутствием. А потом приступила к его лечению. Я разрабатывала его левую ступню и лодыжку, втирала в ягодицы и ноги масло с витамином Е, чтобы размягчить ужасные шрамы от ожогов. А сам малыш тем временем пытался учиться ходить. Тяжелая шина на его ноге скребла по резному дереву моего викторианского антиквариата. Поэтому пришлось обставить дом более скромной и функциональной мебелью. Так у него появилось много пространства для его упражнений и развития двигательной активности. Но в основном он общался и привыкал к новой семье – пятилетней сестре Тине, отцу и мне.
В понедельник я начала собирать ресурсы для того, чтобы решать грядущие сложные проблемы. Пока Тина была в школе, я усадила Кертиса в детское кресло в джипе, который мы купили для путешествий по горным дорогам, и поехала в город. Для начала мы заехали к педиатру, где я рассказала историю Кертиса и записалась на прием. Врач дал нам направление в «Истер Силс», куда Кертис должен был ходить на физиотерапию.
В «Истер Силс» я заполнила кучу форм и рассказала историю Кертиса. Оттуда меня направили к офтальмологу и хирургу-ортопеду. Нам также назначили домашнего преподавателя, который должен был прийти к нам домой в четверг, чтобы познакомиться. У офтальмолога я снова рассказала историю Кертиса, записалась на прием. Я трижды рассказывала историю Кертиса, а он все это время ее слушал. Люди слушали со смесью ужаса и неверия. И я понимала, что так Кертис не научится прощать.
Долгие переезды утомили Кертиса. Для него все вокруг было новым, включая меня. Я множество раз сажала его в автомобильное кресло, доставала и носила в незнакомые места с незнакомыми людьми. Он был тяжелым. Я тоже устала. Нам обоим нужно было пообедать и поспать.
Но прежде нам нужно было нанести последний визит – к хирургу. В комнате ожидания ко мне подошла администратор и спросила, чем мне помочь. По моим щекам потекли слезы.
– Я только что усыновила этого мальчика. У него на ноге шина, и я не знаю, что делать, – только и смогла сказать я в промежутках между рыданиями.
Я как будто забыла, что была медсестрой, и осталась простой мамой.
Администратор мигом взяла Кертиса на руки и отвела нас в смотровую палату.
– Доктор сейчас придет, – сказала она.
Все были на обеде, но нас все равно приняли – маленького хрупкого светловолосого ребенка и его отчаявшуюся мать в слезах.
И снова я пересказала историю Кертиса. Доктор очень рассердился:
– На месте вашего мужа я бы того мужика выследил и пристрелил.
Мне впервые хватило смелости сказать:
– Мы не так к этому относимся. Нам бы не хотелось, чтобы Кертис вырос с чувством ненависти и гнева. Мы думаем, что эти чувства хуже, чем инвалидность.
Кертис рос и за несколько лет перенес множество сложнейших операций. Он столкнулся с дурным обращением, несправедливостью и насмешками одноклассников. Мне было невыносимо думать о том, какую жестокость перенес Кертис и какие физические ограничения у него после этого остались. Я придумывала отговорки для его мучителя: тот человек сам в детстве пострадал от жестокого обращения. Потом его жена усыновила Кертиса, пока он был за границей, он просил помощи у армии, но ему отказали. Ради Кертиса я все это время прятала гнев глубоко внутри и пыталась убедить себя в том, что перестала чувствовать эти эмоции. Я говорила себе, что не злюсь, а значит, не злилась… ведь это так работает?
Наша жизнь состояла из визитов к врачам и физиотерапевтам в нашем городе по понедельникам и средам, визитов к врачам в Рино и Сакраменто по вторникам и четвергам. По пятницам я работала в классе моей дочери Тины, чтобы она не чувствовала себя обделенной.
Однажды вечером, когда Кертису было восемь лет, он оторвался от игры и сказал:
– Мама, как ты думаешь, можно найти человека, который сделал мне больно?
Вопрос Кертиса застал меня врасплох.
– Наверное, можно, Кертис. А зачем тебе это?
Я прислушалась к себе и поняла, что гнев, который когда-то бурлил у меня внутри, исчез. Вместо ненависти меня заполняло умиротворение. Мы навсегда стали семьей – Кертис, Тина, мой муж и я. Это была моя жизнь, и она мне очень нравилась.
Ответ Кертиса прозвучал как эхо моих мыслей.
– Я хочу сказать ему, что у меня все хорошо.
Карен Р. ХессенНаши скрытые стороны
У других людей есть свои истории боли и печали, из-за которых они живут иначе, чем вы. Перестаньте их Простить – значит освободитьсяосуждать, а просто попытайтесь понять.
