Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 79
вскармливание человеку, который никогда в жизни этого не делал, я сказала бы, особенно в первые дни, что это довольно знакомое ощущение чистого облегчения. Каждый раз, когда сын присасывался к раздутым, неровным, пульсирующим грудям и молоко начинало перетекать из моего тела в его, походил на самое большое сочетание всевозможных крохотных физических удовольствий, какие только есть в жизни: испускания долго удерживаемой мочи; щелчка в ушах при изменении давления; выдергивания вросшего волоска; впадения в забытье после долгого дня. А еще меня одновременно охватывала страшная, неистовая, неизбежная жажда, которой я никогда не знала раньше. Я ощущала себя глиняным горшком, треснутым, пыльным и обожженным.
У сына появилась любопытная привычка отворачиваться, вопить или не захватывать сосок, если я, пытаясь кормить, сидела неподвижно. Не счесть, сколько раз я находилась в кафе, автобусе или у обеденного стола, вывалив на всеобщее обозрение обе груди, зависшие в воздухе как вопрос без ответа, а сын ныл, извивался и трепыхался в руках. Иногда я извинялась перед друзьями, особенно теми, у кого не было детей, за непрошеное «титькошоу», сознавая, что акт кормления, пожалуй, нагляднее прочего демонстрирует различия между нами. Меня не беспокоило то, что зрелище трех квадратных дюймов обнаженной кожи их оскорбит – они же не монахи XVII века. Но, хотя нам обычно удавалось сделать вид, будто наша жизнь и дружба ничуть не изменились, шутя и разговаривая, пока сын спал или агукал у меня на коленях, в тот момент, когда я вытаскивала одну из титек и начинала кормить это мелкое млекопитающее, трудно было не признать: жизнь стала очень разной. Наши дорожки расходятся. Но, как это часто бывает, мне и не надо было беспокоиться. Хорошие друзья не бросают.
Однажды днем я встретилась с подругой Элинор в кафе после необычно долгого дневного сна сына. Одна грудь так раздулась от молока, что я дала ей потрогать ее, стоя в очереди за банановым хлебом, и наощупь оценить текстуру.
– Будь я проклята! – воскликнула она, сунув руку мне под футболку. – Да это похоже на бетонный мозг!
* * *
Несмотря на неоднократные попытки, сын наотрез отказывался от бутылочки. Я до сих пор ощущаю вкус ярости, который почувствовала после того, как целый час тискала груди, точно красный и взволнованный волынщик, а он не пожелал проглотить ни капли. Если бы снова предстояло стать матерью, Богом клянусь, я бы заставила этого ребенка пить из бутылки! Без нее я днем и ночью была привязана к каждому кормлению в течение 1,5 лет. Пока ему не исполнилось девять месяцев, когда он, наконец, смог есть твердую пищу, я была физически неспособна оставить ребенка дольше, чем на четыре часа подряд. Я была прикована к нему, а он ко мне. Даже погулять не могла выйти, что уж говорить о работе. Каждую ночь я проводила на ногах. В три часа, после бодрствования с семи утра, и когда я была больна, и когда ребенок был болен, и когда я плакала, – Ник все равно не мог покормить сына. Приходилось вставать и кормить, несмотря ни на что. Даже через девять месяцев после родов мне по-прежнему не удавалось проспать больше двух часов подряд.
Бо́льшую часть дней приходилось довольствоваться пятью часами прерывистого сна.
Я была обессиленной, злобной, не способной запоминать слова, разговаривать целыми предложениями и формировать новые воспоминания. И все же тело продолжало вырабатывать молоко. И я продолжала вываливать титьки.
Я кормила грудью в переполненных поездах, в людных пабах, сидя на бревне посреди Эппинг-Форест в окружении опавшей осенней листвы, в супермаркетах, у общественных туалетов, в автобусе под взглядами незаинтересованных школьников, рядом со скульптурами Парфенона, у реки Мерси, на полпути к вершине горы Скофел, в гримерных BBC, на сеансах психотерапии, на футбольных полях и даже во время одной из первых встреч с редактором этой книги.
Чтобы накормить сына, я доставала титьки перед начальниками, строителями, бизнесменами, бывшими бойфрендами, водителями автобусов, грубыми мальчишками и раввинами. Я делала это в разных местах Англии, Франции, в дорогих ресторанах и стоя в музеях. Я кормила в метро, открывая дверь почтальону, сидя у мужских туалетов, в библиотеках, подписывая договор аренды, в бассейне, в частном клубе, на похоронах, на свадьбах, под декоративной тарелкой с портретом бульдога, на кроватях друзей, под снегопадом, у водопадов, у автомагистралей, во время работы, посреди ночи, в кино, на парковых скамейках, в столовой газеты The Guardian, на барже, на празднованиях дней рождения, в бикини и перед Дианой Эбботт.
В одном памятном случае я была в поезде, проезжавшем через Ранкорн, когда в вагоны ввалились около четырех сотен болельщиков. Мой вагон внезапно оказался полон мужчин в красных футболках и шарфах, пьющих из банок, кричащих, распевающих, улюлюкающих. В жаре и шуме годовалый сын расстроился и начал плакать. Не задумываясь, я уложила его на бицепс, расстегнула кофту и достала груди, чтобы покормить. И вдруг вокруг возник пузырь тишины. Женщины качали головами и улыбались, футбольные фанаты смотрели на меня и улыбались, крики прекратились, как и плач сына. Этот пузырь рос и рос, пока весь вагон не оказался в странном состоянии млечной сонливости. Я слышала, как вагоны по обе стороны от моего взрывались смехом, криками, чпоканьем открываемых банок, но вокруг был полный покой.
Когда мы добрались до станции «Ливерпуль Лайм-стрит», заклятье развеялось, красная армия устремилась наружу, хлопая друг друга по плечам, выкрикивая оскорбления, размахивая шарфами. Но в тот момент это была чистая магия. Поистине, за все восемнадцать месяцев, на протяжении которых я кормила сына грудью, ни разу не пришлось сталкиваться ни с чем, кроме доброты, помощи или абсолютной индифферентности. Незнакомые люди держали на руках моего ребенка, пока я расстегивала лифчик, пяточки сына в процессе кормления щекотали старушки в бежевых плащах, бегуны, пробегая мимо меня, угощали напитками, когда я кормила в парке. Однажды в автобусе старый и беззубый кореец поправил ребенку шапочку, когда я кормила, а потом покопался в здоровенных хозяйственных сумках и вытащил коробочку красных конфет с женьшенем. Он предложил одну мне, одну закинул себе в рот, указал на ребенка и сказал: «Хороший молоко. Хороший малыш».
У конфеты был земляной привкус, пальцы мужчины были все в желтых пятнах от табака, но редко случалось так воспрянуть духом от встречи с незнакомцем, редко я так радовалась, что многих мужчин, похоже, не смущает это предполагаемое «табу».
* * *
По данным ЮНИСЕФ, в Соединенном Королевстве один из самых низких уровней грудного вскармливания в мире
Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 79
