на базу голубой жакет, я каждый день ждал, не придет ли Елена. Но она не напоминала о себе. Что с ней случилось? Как она живет теперь?
Я гонял по Москве. Москва все больше входила в мою душу, потому что в ней жила Елена. Я всюду искал эту женщину. Я искал ее среди людей у станций метро. Я хотел узнать ее в женщине, перебегающей улицу. Однажды мне показалось, что в толпе у ГУМа промелькнула она. Я оставил машину, пассажиров и побежал ее искать. Но это была не Елена. И еще сто раз мне казалось, что я видел ее, и еще сто раз ошибался.
И хотя я знал, что я ищу ладью в океане, но все равно не мог заставить себя не думать о Елене, не вспоминать нашу необычную встречу на шоссе, со стыдом не оценивать своего тупого поведения в то время. Я чем-то был связан с ней и должен был увидеть ее во что бы то ни стало. Может быть, я любил ее? Не думаю. Впрочем, я об этом еще не знал.
Ростополь
1
Отпуск вышел нескладный. Местком напутал с путевками, и в Крым Платунов не попал. Теперь приходилось ждать, пока освободится койка в областном санатории «Зеленый бор», на берегу Волги. Конечно, «Зеленый бор» — не Мисхор, а Волга, хотя и хороша, но все-таки не Черное море, но что поделаешь, если у растяп даже маломальское дело валится из рук и не хватает ума хорошенько подумать о человеке и проследить за синхронностью его отпуска и путевки. И ведь подумать-то надо было все-таки не о рядовом члене профсоюза, а о нем, Платунове! Могли бы быть и повнимательнее.
Отпуск, которого он так ждал, теперь оказался ему в тягость!
Три дня он просидел дома в ожидании сигналов из «Зеленого бора». Жалел бессмысленно пролетавшее время, нервничал. Он не умел отдыхать один, без компании. Компанию чтил, как самое радикальное лекарство от усталости, скверного состояния духа, служебной издерганности. И вот на тебе…
Но этим утром Платунов проснулся в хорошем настроении. Удивился: откуда оно? Не мог же он смириться со своей судьбой и просто-напросто привыкнуть ко всему примитивизму такого отпуска, скорее похожего на домашний арест? Или, может быть, всему причиной утро, холодное и ясное? И вот этот кусок голубого неба, который высветил угол большого зеркала, стоящего напротив дивана, и комната с вишневыми обоями и темной тяжелой мебелью засияла от этого как-то радостно и свежо? А может, облетевший сквозной сквер, весь сияющий под утренним солнцем? На толстых ветках тополей иней уже стаял, и они мокро блестели, точно лакированные. Но внизу, на земле, еще держалась слабая тень, и помятая зелень астр еще матово белела, казалось, присыпанная солью.
Деревня! Это было как в деревне, когда выпадал первый снег и все вокруг преображалось, делалось яснее, чище, и на сердце легко и радостно от этого.
Деревня в сознании Платунова была такой давней и далекой, что казалась какой-то неправдой, и он вспоминал ее со странным чувством виноватости за свое прошлое. Но сегодня было совсем другое чувство.
Платунов взглянул на себя в зеркало, темное и глубокое, как осеннее озеро, только верхний угол его все еще светился лазурью, как приоткрывшееся окошко в какой-то новый мир. В раме озера перед Платуновым стоял взлохмаченный человек в полосатой пижаме. От темной щетины, покрывающей щеки и подбородок, лицо казалось худым, чуть вытянутым. В голубых, темнее, чем всегда, глазах стоял возбужденный блеск. Где-то у рта непроизвольно дрогнул мускул, по лицу, казалось, пробежала чуть приметная улыбка, придав ему больше тонкости и ума. Он остался доволен собой. Четвертый день вынужденного сидения в четырех стенах, кажется, что-то обещал.
Жена, учительница, — людей этой профессии Платунов жалел — сидела за дневниками. Что-то кольнуло его сердце при виде ее усталой, слабой спины, уже несвежей шеи, лица с безвольными линиями подбородка. И эта всегдашняя ее готовность ко всему. Она и сейчас ждала его, раздражительного и злого, и все в ней было уже начеку, чтобы как-то амортизировать его настроение. И когда он подошел и поцеловал ее в уложенные в строгую школьную прическу волосы, не пахнущие ничем, она как-то вся сжалась от неожиданности, редкой и приятной.
— Пять, пять, четыре, — прочитал он, заглядывая в дневник какого-то пятиклассника, — двойка… Ну, Дуся, до чего же вы педантичны, учителя, наша гордость и слава, — сказал он, гладя ее плечо. — Способный же парень, к чему тут двойка? Сразу видно: случайность…
Жена беспомощно развела руками, улыбнулась смущенно и неясно, как улыбаются глухонемые, — она все еще не могла оправиться от нежданно выпавшей ласки.
— Яичница на сковороде. Кофе в термосе, — сказала она деловито-буднично, казалось уже оправившись от пережитого. — Тебе звонили насчет путевки?
— Не звонили, — ответил он, хмурясь. Он на миг испугался, что напоминание о злосчастной путевке разрушит его настроение, и недобро подумал, какая сухая, сжавшаяся до непонятно малого размера душа у его жены, и как жена практична, и нет у нее ни малейших признаков фантазии и романтики.
Но настроение не поколебалось, он это отметил с радостью, и досада на жену рассеялась.
Дверь в комнату дочери была открыта. Лина еще спала, странно подвернув оголившиеся ноги. В комнате не выветрился вчерашний запах сигаретного дыма. Или дочь уже просыпалась и курила? В последнее время это за ней замечалось. Еще пахло в комнате тушью. На столе и на диване валялись листы картона с рисунками под гравюру по металлу: новое увлечение Лины. Совсем недавно он видел ее рисунки под скульптуру и хвалил их.
«Часто меняешь седла, дочка», — подумал Платунов, поправляя одеяло. Он открыл форточку, поглядел в окно — ветки на тополях уже не блестели и не белела соль инея на побуревших астрах.
Весь день перед ним пробегали картины родной, полузабытой теперь, но, оказывается, — вот неожиданность! — такой близкой деревни Нырок. Она вспомнилась ему еще довоенная, празднично-пестрая. Он угодил туда однажды как раз на троицын день. Его, одетого по-городскому в черную парадную пару, при галстуке, водили по деревне из дома в дом, как самого желанного гостя. От выпитой браги его мутило, голова была ужасающе тупой. Он произносил какие-то бессмысленные речи, его слушали, как слушают в церкви попа на богослужении. Ночью двоюродная сестра Сима поила его холодным огуречным рассолом, прикладывала к пылающему лбу и вискам мокрое полотенце и набивалась с брагой, которая стояла тут же, рядом, в деревянном жбане, похожем на маленькую
