Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 75
Ну, слава тебе, Рассыпатель снежинок,
весь из порванных тряпок, смешков и ужимок,
перьев вороньих, царапин и зелий,
старушечий лоб и язык азазелев!
Теперь мы одни, Разрушитель замков
и крепостей — словно бы на санках
летишь не глядя с высокой горки.
О, росчерк крови на снежной корке!
Сколько ты поил меня чёрным мёдом
ласок своих! То сладким, то мёртвым
пахнёт изо рта. Чего ж ты хочешь?
Что через меня бормочешь?
Тьфу на тебя, Разбиватель сердца!
Ишь, на куче какой уселся
из всех, кого так любил и предал.
На вот, хлебни, празднуй свою победу.
Но в пустыне твоей так темно и плоско,
и слова твои, как три капли воска
в святочном золочёном блюдце, —
то срам покажут, то улыбнутся.
Как я устал от тебя, тетёшка
одноглазая! вертлявая злая мошка!
от твоего жала, от твоего трона…
Верни мне её, и тебя не тронут.
И, похожий на август в древесном дыме,
ласково нас от земли подымет,
в лицо подует и на груди уложит
сам знаешь Кто. Думаешь, не сможет?
«полюби чужого неба…»
полюби чужого неба
грязно-розовый рассвет
вопли нового соседа
больше ничего здесь нет
больше ничего не будет
только долгая вода
вот тебя вчера разбудят
и уводят вникогда
драгоценная последней
полюби как чиркнув спич
кой о мёрзлый и столетний
грязно-розовый кирпич
«спи спи спи спи…»
спи спи спи спи
говорит соловей
как скользят полудетские лодочки
по вымытому паркету
по лесному пруду
и луна в воде
лютнистка Принцессы
в заячью полночь дают
обещания отражений
тени мыльного пузыря
дудочки одуванчиков
заколдованный праздник Музыки
и Печали
самых ласковых и нарядных
твоих сестёр
а сестра твоя Другая
пляшет на одной ноге
и кривым гвоздём играет
на чугунном утюге
«будто стекло толчёное сыпет Хлад…»
будто стекло толчёное сыпет Хлад
бьётся на башне трёхчёрный флаг
ходит по небу снежный Пожар верховой
я с тобой
в центре воронки, в зевке Москвы
и тут ещё много таких, как мы
он говорит стоять и не отводит взгляд
— стоять, ядь!
они будут стрелять
это как в детстве — дуешь на ветер, а он сильней
вы уже читали про Чёрный Вечер, про Белый Снег?
в вихре и марше каждое слово берёт Судьба
и уносит, как пар на морозе — смотри Куда
«Как ветрено здесь, и как ни приду…»
Как ветрено здесь, и как ни приду,
так светло и пусто. Пух на пруду,
корень оборванный у воды
и птичьи следы
на мёрзлом песке
что-то свистнет в леске́ —
и опять ничего, только небо из белых прорех.
Я сюда прихожу слышать вас всех —
в сонном плеске, шорохе осок,
вас, тихонько ушедшие за лесок,
где ходит по веткам и смотрит сквозь решето всепроникающее Ничто.
Вот его нищий, наморщенный лоб старика
и большая рука,
лёгкая, как ветер на плече,
паутинками играющий в луче.
Как зовёт его голос, единственный, что не врёт!
И — усиленный — превращается в рёв —
обещанием только, прощеньем одним —
как на запах морозный воздух — и ещё дым, дым.
«Тихого ветра, почти невесомых слов…»
Тихого ветра, почти невесомых слов,
книги, раскрытой случайно,
хватит, чтоб сдвинуть с осей, с нетвёрдых его основ
сердца ищущее качанье —
веточку ивовую точь-в-точь.
Но — горькое и тяжёлое, движимое рывками,
слепленное из туч,
неохватное, как Лазарев камень:
долгий дождливый рассвет,
крона воро́нья, как живая…
Слабый, и обещающий, и необратимый свет
светится, прибывая.
Так с силою ахнут в гулком воздухе октября,
накануне успевшего разгореться,
три нисходящих удара —
я
те
бя —
брошенного, как мяч на ступени, сердца.
Памяти Маши
Вот идёт, и впереди неё дрожит барабан
в кронах ясеней просквожённых,
улыбается — лепесток клевера, прилипший
к зубам —
королева процессии побеждённых.
Вот играют до горизонта… Два стройных пажа
держат космос одежд её нежно и гордо.
Она приближается, как рассвет,
как столетний подземный пожар,
подтачивающий далёкий город,
мой родной вавилончик: цистерны «Башнефти»,
опоры ЛЭП,
телебашня, единственная высотка, —
всё — в яму, в азиатский гремучий рэп,
в чёрную жижу до подбородка!
Вот идёт, водит смерть свою на узде, а сама
светится, как обещанная невеста.
Затаённая, на лугу её ума
просыпается бабочка и снимается с места.
Оружье её — ромашка, в крапиве её чело,
тимофеевка, мятлик, пижма — её прислуга.
На Кирилловском кладбище — ничего,
кроме луга и луга,
этой пёстрой, дохнувшей в лицо страны,
чьё живое имя
не поместится в тесном доме моей строфы —
ново, неповторимо.
«Кто входит один в непролазный грот…»
Кто входит один в непролазный грот
Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 75
