почудилось, что за мною вблизи, тут вот есть кто-то. У тёмной стены дома, действительно, глаза разглядели закутанную платком фигуру. Она приостановилась, прижалась и съёжилась. Она шла за мною. Не знаю, почему пришло мне это в голову, но я был уверен в ту минуту, что она шла за мною. Первым моим движением было вернуться назад. Потом мне стало стыдно. Положим, я был безоружен, но и пугаться, в сущности, причины не было. У стены дома в нескольких шагах от меня стояла девочка-арабка, подросток. Теперь я разглядел её. Она стояла и пристально смотрела на меня, видимо, робея и не решаясь, что делать ей дальше.
Наконец она, как бы взяв себя в руки, зацокала несколько вперёд и махнула рукой, поманив меня.
— Москов, карашо, москов, карашо… — повторила она несколько раз.
Я достал кошелёк, вынул монету и протянул ей. Она замотала головой, сделала несколько шагов и снова стала манить.
— Москов, карашо!..
Я направился к ней, не понимая совершенно, что ей было нужно от меня.
Она радостно закивала и мелкой рысцой побежала, оборачиваясь, чтобы удостовериться, иду ли я за нею.
Я шёл. В том, что она признала во мне «москова», то есть русского, не было ничего удивительного. Приход каждого большого парохода сейчас же становился известен всему Порт-Саиду, и едва успеет судно бросить якорь, как на палубу его является целая разношёрстная толпа торговцев, комиссионеров и разного сорта людей, предлагающих свои услуги и желающих так или иначе поживиться чем-нибудь от пассажиров.
Самая большая нажива перепадает от русских, и «москов» — желанный гость во всех портах Востока.
Девочка, видимо, следила за мною давно и не без колебания решилась заговорить со мною. Было что-то беспокойное, торопливое в её походке и в том, как она оборачивалась и манила меня.
Сделав первый шаг за ней, я уже не думал о том, чтобы обратиться в постыдное бегство.
«Пусть она ведёт меня, — подумал я, — ничего особенного стрястись не может, и во всяком случае это интересно».
В ту минуту я вовсе забыл рассказы о разбойничьих притонах, куда заманивают неопытных проезжих в далёких городах. Да и всегда как-то кажется, что ваши рассказы сами по себе, а жизнь, то есть то, что окружает вас, что вы видите и что вас касается, тоже само по себе, и всё, что кругом — так просто, что не может представлять ни страха, ни опасности.
Девочка, довольная, что я послушно следую за ней, бодро бежала вперёд.
Мы двигались по прямому направлению. Город остался позади. Местность была ровная, точно укатанная: без рытвин и пригорков. По сторонам дороги попадались шалаши и маленькие, плохо сколоченные домики.
К одному из них вдруг круто и быстро повернула девочка, подбежала к двери, подняла завешивавший её ковёр и остановилась, как бы приглашая меня войти.
В треугольнике двери с поднятым ковром виднелся свет. Внутри горела лампа.
III
Я вошёл, наклонив голову, чтобы не удариться о низкую притолоку двери.
Убранство комнаты, в которую я попал, не совсем соответствовало внешнему виду убогого домика и казалось как будто даже слишком роскошно для него. Правда, состояло оно почти исключительно из ковров, но ковры были очень хорошие, и покрывали они сплошь стены, потолок и пол.
Лампа стояла на низеньком столике у широкой тахты. На тахте лежала бледная больная женщина. Исхудалое лицо её с большими чёрными глазами, почти совсем синие губы и совсем сквозные руки служили несомненным признаком, что больная страдает давно и истощена очень сильно своею болезнью.
Девочка опустила за мною ковер на двери и, сама проскользнув мимо меня, прошла к больной. Она сказала ей что-то на непонятном мне гортанном языке. Больная с трудом перевела на меня глаза и, сделав усилие, произнесла:
— Вы русский?
Услышать родную речь здесь я ожидал всего менее.
— А вы, вы тоже русская? — невольно спросил я в свою очередь.
Девочка-арабка замахала мне рукой и приложила палец к губам в знак того, чтобы я молчал. Больная тяжело вздохнула и стала шевелить губами. Я прислушался.
Мне показалось, что она шепчет какое-то незнакомое слово, что-то вроде «Тотелос».
— «Тотелос?» — повторил я за нею.
Она качнула головой и снова зашептала.
— «Даделус!» — расслышал я наконец, снова повторил, но всё-таки ничего не понял.
Она закрыла глаза, показав этим, что я произнёс верно.
— Что это такое? — спросил я. — Я не знаю.
Лицо больной конвульсивно подёрнулось.
— Маяк, маяк!.. — произнесла она настолько громко, что девочка-арабка, испугавшись, дрогнула и протянула к ней руки.
Я понял, что мне хотят объяснить что-то, может быть, дать какое-нибудь поручение относительно этого маяка. Значит, он должен лежать на моём пути.
— «Даделус»… маяк, — повторял я, — он стоит в Красном море?
Глаза закрылись и ответили мне: «Да».
— Хорошо, я иду теперь в Аден, — стал спрашивать я, — «Даделус» попадётся на нашем пути?
— Да!..
— Я не морской офицер, — пояснил я, — плаваю в первый раз и потому не знаю маяков. Но «Даделус» запомню, будьте уверены… Что же дальше?
Губы больной делали новые усилия. Наконец я едва расслышал:
— Махните три раза платком…
В первую минуту я опять ничего не понял. Мне показалось сначала, что она хочет, чтобы я сейчас стал махать платком зачем-то.
Больная, видя, что я не понял, забеспокоилась.
— Вы хотите, — вдруг сообразил я, — чтобы я, проезжая мимо этого маяка, махнул платком три раза, да?
Больная радостно улыбнулась.
— Да, да!..
— Я обещаю вам, что сделаю это. Что вам ещё угодно?
Глаза остались закрытыми, губы были неподвижны. Я выждал некоторое время, чтобы дать ей отдохнуть. Девочка-арабка не спускала с неё глаз. Я тоже молча смотрел и ждал.
— Что же дальше, что ещё хотите вы, чтобы я сделал? — снова спросил я.
Больная опять открыла глаза и глянула на меня, зашевелив губами.
Но как ни вслушивался я, ничего не мог разобрать.
Я приблизился к тахте, нагнулся почти к самому лицу больной, она заметалась на своём ложе и замотала головой. Говорить она, видимо, не могла.
— Больше ничего, только махнуть три раза платком, проезжая мимо «Даделуса»? Или ещё что-нибудь? — проговорил я, желая помочь ей.
Она затихла.
— Больше ничего?
Она закрыла глаза.
Что значили эти закрытые глаза, на этот раз я не мог объяснить себе. Неужели вся её просьба состояла в том, чтобы я махнул три раза платком у «Даделуса»?
Больная снова стала метаться по постели, но видно было, что теперь делает она это непроизвольно. Судорога исказила её лицо, и руки стали вскидываться,
