в его памяти. Ничуть не изменилось за последние пять лет.
В воздухе пахло разнотравьем, густые деревья Малервега покрывали склон, а на далеких горах по другую сторону озера виднелись ледники. Шпиль церковной башни по-прежнему возвышался над домами, за исключением тех, что находились на самой вершине склона.
Экипаж поехал по дороге, минув миниатюрную площадь с такой же небольшой чумной колонной[2]. Возница ждал команды остановиться, а мужчина внимательно разглядывал дома, уверенный, что узнает тот самый. Так и произошло. Он сразу признал фасад, выкрашенный белым, с открытыми деревянными ставнями окон и висящими в кадке цветами на третьем этаже. В этот раз кадка пустовала, как и в доме напротив, который в прошлый визит мужчины утопал в цветах.
Он нахмурился, вышел из остановившегося экипажа, снимая с головы шляпу-котелок и бросая ее на одно из сидений позади. Там же покоилась и оставленная им короткая трость. В Хальштатте можно было позабыть привычки светской жизни.
Когда в городе появлялись чужаки, об этом узнавали сразу. Их присутствие выбивалось из привычного уклада жизни. В этот раз произошло так же. Старик, который сидел на лавке у соседнего здания с вывеской пекарни, кряхтя, поднялся. Его трость громко застучала по камню.
– Не думал, что в этой жизни еще раз увижу тебя, – не без тепла в голосе проворчал он.
Мужчина, увидев знакомое лицо, пришел в восторг.
– Надо же, а вы хорошо держитесь, господин Йенсенн! – Несмотря на то что к нему обратились неформально, он беседовал со стариком крайне уважительно, пусть и не без веселья. Хотя и у самого путешественника светлые, зачесанные назад волосы были с проседью, а на успевшей уже слегка обвиснуть коже виднелись морщины, выдававшие минувшие пять десятков лет.
– А госпожа Ларс… – начал он.
– Почила. Больше трех лет назад.
Мужчина скорбно прикрыл веки и нахмурился.
– А Кай как? Помню, он не хотел оставлять бабушку одну… И до сих пор здесь? Признаю, для меня было неожиданностью получить его письмо о полотнах, – сказал бывший учитель Кая, доставая из кармашка пиджака платок. На улице было жарко, и на его лбу выступили капельки пота.
– Внук Ребекки тоже умер.
Повисла тишина, время словно растянулось, а на землю, кружась, падал платок из дорогой белоснежной ткани. Упав на камень, он стал напоминать мертвую птицу. Художник застыл, глядя на жалкую материю. В нем не осталось и следа былого веселья. Карие глаза влажно заблестели, несмотря на суровое выражение лица.
– Как?
– Зима забрала.
– Зима забрала? – странным тоном повторил художник. – Вы говорили, что не верите в эту чушь.
– А я и не верю, – возразил старик упрямо. – Зимой его не стало, и это правда. Подробнее тебе никто не расскажет, поэтому лучше не задавай вопросов, забирай то, за чем приехал, и убирайся поскорее.
– Полотна? Они готовы? – удивился художник, вовсе не обижаясь на манеру речи господина Йенсенна.
– Да. Кай оставил несколько картин. – Старик зацокал языком. – А тебя только они и интересуют.
– Вам этого не понять, – покачал головой столичный гость. – Для художника его полотна превыше жизни. Не знаю, что случилось на самом деле, но, похоже, Кай ждал этого. Иначе как объяснить то, что он отправил мне весточку еще прошлой весной?
Господин Йенсенн одарил мужчину хмурым взглядом.
– Да, мне никогда этого не понять. Как можно к каким-то кускам ткани с краской приравнивать человеческую жизнь? – проворчал он, теряя интерес и оглядываясь на соседний дом.
Художник спорить с ним и доказывать свою правоту не стал. Приоритеты у всех разные, как и ценности. Большинству людей никогда друг друга не понять.
– Картины остались в комнате под крышей. Ключи хранятся у соседей, – сообщил старик.
– Обычно в вашем городке не разбрасываются жильем… – заметил мужчина.
– Я же предупреждал, лучше не задавать вопросов.
– Как пожелаете, – хмуро согласился художник, а старик, не попрощавшись, пошел прочь. Путешественник, поглядев ему вслед, двинулся к соседнему дому, огибая свой экипаж. Помня о былых днях, он сразу направился в пекарскую лавку, зная, где может застать хозяев.
Так и произошло, за прилавком стояла женщина – немолодая, может быть, ближе к тридцати, голову покрывал платок, не полностью скрывающий темно-медные волосы. Она раскладывала выпечку на поднос, не сразу заметив вошедшего.
– Прошу прощения… – сказал художник.
Девушка показалась ему знакомой – она была очень похожа на хозяйку этой лавки, госпожу Летицию. Когда он жил в Хальштатте несколько лет назад, снимая комнаты у бабушки Кая, то достаточно тесно познакомился и с соседним семейством. Все из-за их дочки, которая нередко приходила к нему в импровизированную мастерскую вслед за другом, хотя искусство ее и не привлекало. Сейчас ей должно было быть не больше восемнадцати…
Работница повернулась к нему.
И художника в мгновение охватил какой-то суеверный ужас. Ноги показались ватными, он едва не упал на пол, впервые жалея, что оставил трость в экипаже. Несмотря на то что женщина перед ним была гораздо старше, а в ее волосах, выглядывающих из-под платка, даже затесались редкие седые пряди, художник знал, кто перед ним. Он редко в своей жизни был в чем-то так уверен, как в личности той, кто стояла напротив.
– Герда? – Слова тяжело давались ему, а голос скрипел, как несмазанные дверные петли.
– Господин художник? – отозвалась она, почти не меняясь в лице. Лишь глубокая тоска и грусть пронеслись в ее глазах. – Вы все же приехали.
– Что… с тобой?.. – Ему не только не хватало воздуха, он и с мыслями собраться не мог. Его кидало то в жар, то в холод.
– Идемте, – позвала Герда, выходя из-за стойки и развязывая фартук на талии. – Мам! Я скоро вернусь, мне надо отойти на несколько минут, – бросила она через плечо, оставаясь спокойной.
Пусть он видел ее лишь подростком, но все же спутать с кем-то ее было нельзя, как и не заметить перемены в ее облике.
Художник на негнущихся ногах направился вслед за ней, а оказавшись на улице, вновь был ослеплен донельзя ярким солнцем. Погода вовсе не соответствовала смуте, что воцарилась в его душе всего за несколько минут пребывания в этом отдаленном городишке.
Сглотнув и надеясь, что больше ничего его в этот день не потрясет столь сильно, он пересек улицу. Вскоре они вошли в дом, направившись сразу к деревянной лестнице, а дальше вверх по скрипящим ступеням, сквозь полумрак и пустоту.
– Ты знала, что я приеду? – Его голос разрезал тишину, как нож масло. Он словно потревожил дом этим неуместным звуком.
– Кай говорил, что отправит вам письмо, – призналась Герда спустя несколько секунд молчания, остановившись у нужной двери с круглой металлической ручкой, что
