Возвращаюсь в номер напротив, оставив обе двери чуть приоткрытыми, чтобы видеть тускло освещенную фигуру, сидящую перед кроватью. Уличные фонари отбрасывают слабое оранжевое свечение на потолок – предательские отблески пожара, скрытно ползущего по стенам гостиницы. Я плещу себе в лицо холодной водой из раковины в углу, затем сажусь и жду, изнемогая от усталости и наблюдая за дверью напротив. Спрашивая у себя, на кого я поставил западню – на убийцу, на Р. или на себя самого.
В коридоре никакого движения. Никто не собирается попадаться в мою, как я теперь понимаю, довольно примитивную ловушку. И воспоминания также не возвращаются. Я не могу это сделать. Должен, но не могу. Но я должен. Я должен узнать правду, какой бы горькой она ни оказалась, – вот что я сказал себе в ванной в квартире Тины.
Но что, если мне лучше оставаться в неведении? Слишком большую часть своей жизни я потратил, пытаясь добиться полной уверенности. В начале каждого расследования бывает такой момент, когда возможным кажется практически все. Оно живет множеством разнообразных вариантов. Когда дело закрывается, что-то умирает. Иногда правда так и остается неизвестной. Гораздо чаще она выясняется. И, как это бывает с фокусами, разгадка редко бывает такой же увлекательной, как и тайна.
Резко очнувшись, я поднимаюсь на ноги, учащенно дыша. Прошла всего одна минута. Подхожу к окну и смотрю вниз на переулок, пустынный, если не считать полосатой кошки, которая медленно проходит мимо и ныряет в отверстие в стене. Мне необходимо как-то удержаться от того, чтобы не заснуть. Сняв со стены картину, изображающую святого Георгия и дракона, я выдергиваю гвоздь, на котором она висела, хромаю обратно к стулу и снова сажусь. Зажимаю гвоздь в правой руке и втыкаю его в мягкие ткани левой, и дополнительная боль дает мне подпорку для сознания. «Вот оно», – говорю я себе, Россу, Р., стараясь дышать медленно, однако страх нарастает. Медленно, но неумолимо. Я чувствую, как меня трясет. Я жду. Я жду то, что, как мне известно, обязательно придет. Каждый раз, когда мои веки смыкаются, я вонзаю гвоздь глубже. Но по-прежнему ничего не происходит. Я смотрю в щель на номер напротив и вижу только приоткрытую дверь; никаких воспоминаний, никакого тела, никакой крови.
Оранжевое свечение становится ярче и краснее, и вместе с этим усиливается далекий уличный шум. Гул машин затихает, затем снова нарастает каждый раз, когда на перекрестке переключается светофор и новый поток машин направляется к вокзалу.
Внезапно я понимаю, что рядом со мной кто-то есть, я его чувствую. Резко оборачиваюсь, но в номере пусто, в коридоре по-прежнему никого, лишь ощущение того, что за мной следят, от которого невозможно избавиться. Красный свет становится ярче и тускнеет, шум проезжающих мимо машин нарастает и затихает; и картина, лежащая на боку, сияет и погружается во мрак, герой исчезает, дракон превращается в размытое пятно.
В коридоре звучат тяжелые шаги, скрипят половицы. Я напрягаюсь, но затем понимаю, что эти звуки доносятся с этажа снизу. Вероятно, полицейский решил размять ноги.
Свет светофора снова меняется, и я меняюсь вместе с ним, снова и снова проходя по одному и тому же пути, следуя за Р. в его машине, в своей машине; я слышу, как он ускоряется и тормозит, я тоже ускоряюсь и торможу, шум нарастает и затихает, и я выглядываю в щелку двери, она рядом со мной и в то же время какая-то другая, и когда я снова поднимаю на нее взгляд, она такая же, но только есть какое-то отличие, и я не могу за это ухватиться, поскольку глаза у меня снова слипаются. Я смотрю на кровать, которая теперь стоит посреди дороги, снег падает на фоне серо-зеленых обоев, и мне постоянно приходится убеждаться в том, что я в помещении, а не на улице.
Я больше не могу доверять никому и ничему. Даже тому, что, как мне кажется, я вижу и слышу.
Обвожу взглядом комнату, в которой на глазах у Р. умерла Эми Мэттьюс. Где что-то должно оживить его воспоминания. Но только, конечно, я помню, что нахожусь в другом номере. Снизу доносятся звучащие по телевизору выстрелы. Боль в руке. Агонизирующие скрипки. Запах крови. Снег падает на ковер. Но нет, я не слышу телевизор, и никакого запаха нет, снег не падает…
…но за дверью какое-то движение.
Какое-то движение в коридоре.
Скрип половицы, который я услышал какое-то мгновение назад. Он не сразу зарегистрировался у меня в сознании, но теперь, сперва еле слышный, возвращается ко мне, свежий и явственный.
И кто-то толкает дверь номера напротив.
* * *
В девять часов вечера в субботу, когда снегопад только начался, Р. незаметно проскользнул в гостиницу, воспользовавшись тем, что молодой ночной портье, ругаясь себе под нос, потащил мешки с мусором в переулок за зданием.
* * *
Быстро подойти к доске с ключами. Заняты одиннадцать номеров. Подбежать к первому, заколотить в дверь, крича: «Полиция!», и показывая удостоверение.
Дверь приоткрыла женщина, ругаясь на него. На спинке стула мужские брюки.
Во втором номере дверь открыл перепуганный мужчина средних лет.
* * *
После четырех номеров на первом этаже он взбежал вверх по лестнице и заколотил в следующие две двери – затем за угол, и седьмой номер оказался ее. Красный свет, за окном снег. Она попятилась назад, глядя мимо него.
На другого человека. У него за спиной.
* * *
Теперь он стоит ко мне спиной и смотрит на фигуру, которую я соорудил на стуле. Тот человек, который боролся со мной вчера вечером, когда я нашел Эми Мэттьюс.
Должно быть, он услышал меня, слабый скрип стула, когда я поднялся на ноги, потому что он оборачивается, и в руке у него пистолет.
– Ты уже вспомнил, Росс? – спрашивает он. – Ты вспомнил? Вспомнил, твою мать?
Глава 50
Пол заходит в номер, расположенный над тем, в котором двадцать шесть часов тому назад была убита Эми Мэттьюс, тяжело ступая, проходит к кровати и бросает на нее пистолет. После чего достает из кармана сотовый телефон. Телефон Эми Мэттьюс. И печально смотрит на кровать, словно это та самая кровать, на которой она умерла.
– Что будем делать? – вздохнув с присвистом, спрашивает он.
Я прохожу следом за ним и закрываю за собой дверь.
– Этот пистолет. Это «Байкал»?
– Ты сам прекрасно это знаешь, – говорит Пол.
Третий БК. Пистолет, о котором спрашивал в «Одиночестве» Рахман.
Пол расстегивает теплую зимнюю куртку. У него одышка, и когда он наконец приходит в себя, говорит, что ему определенно нужно похудеть.
– Воскресные вечера. Они всегда наводили на меня тоску. Есть в них что-то такое… – Он чешет под мышкой. – Ты вспомнил?
– Теперь я вспомнил. Джерри знает?
– Пока что нет. Он позвонил мне какое-то время назад и сказал, что ты будешь здесь; он тревожится за твою психику. Так что времени у нас, скорее всего, мало.
