Молодая женщина нехотя повернулась и глянула прямо в лицо незваному гостю.
— В самом деле? — коротко бросил сильф, успевший уже приблизиться — одним незаметным скользящим движением. — Зачем?
— В нашу первую встречу я видела смерть, — спокойно объяснила София и, помолчав, добавила: — У неё были глаза, окрашенные зеленью лесов Виросы.
О небо, как драматично. Ювелир даже не нашелся что ответить — можно подумать, он пришел убивать! Определенно, что-то не то с его репутацией.
Вот-вот увязнут они, как мухи, в липкой паутине объяснений. Этого совершенно не хотелось.
— Ты, верно, уже успел выяснить всё, — девица выразительно смотрела на него — в упор, не мигая. Золотисто-карие глаза мерцали ярко и призывно, немедленно завладевая вниманием. В мире будто не осталось ничего, кроме этих глаз. — Я… не совсем та, за которую себя выдавала… но афера переросла для нас обоих в нечто большее… правда?
Вот как, опять?
Невероятно.
Искаженная снова пытается зачаровать его, с сожалением понял мужчина. Он уже выучился определять тонкий момент ментального воздействия — и блокировать его. Сильф улыбнулся одними губами, чувствуя, как в сердце пролился холод. Притворство и шпионаж, предательство и убийство наставника, и вот теперь новые манипуляции разумом — что ещё должен вытерпеть он взамен на свою доброту? За то, что имел глупость помочь ей однажды? Сейчас, оглядываясь назад, Серафим понимал, что эпизод нападения, вероятнее всего, тоже был подстроен заранее — слишком уж гладко всё сложилось. Сцену разыграли как по нотам.
Она использовала его чувства для достижения цели.
По правде говоря, всё случившееся хотелось забыть, как страшный сон.
Девушка только вздохнула и поправила упавшую на глаза непослушную прядь. Словно в противовес его желанию, принялась изливать душу — пылко, со свойственным молодости жаром. Ювелир поморщился: намереваясь наскоро покаяться в свершенных грехах, Искаженная будто спутала его со священником.
Со священником, которого ей хватило совести убить, пускаясь в бега.
Сердце заныло.
— По нашим следам уже шли, — жалобно причитала девушка, — и Инквизиция, и особая служба. Мне пришлось бежать. Нельзя оставлять после себя ничего — никаких зацепок, следов, свидетелей… Нельзя, слышишь? Это закон, иначе не скрыться. Ты ведь прекрасно знаешь, Серафим, какова на вкус жизнь изгоя.
— Ты смеешь оправдываться?
— Не по своей воле я сделала всё это, — в нежном голоске Искаженной прозвучала растерянность. — Если бы у меня был выбор, я не хотела бы обманывать тебя… но не в моем положении выбирать. Поначалу это действительно было просто задание, а потом… потом я вдруг поняла — между нами есть что-то. Нечто большее, чем вся эта ложь.
Она пытливо всматривалась наемнику в лицо, ожидая ответа, но тот молчал, размышляя, как умудрился поддаться столь очевидной иллюзии.
Внезапно ювелир почувствовал себя очень уставшим — груз прожитых дней, груз многих неудач немилосердно давил на плечи. И почему она смотрит на него вот так, точно всё возможно? Точно будущее не в тысячу раз невозможнее того, что уже не случилось, что осталось навсегда в прошлом.
Между ними есть что-то… о чем это она, неужели о любви? Они ведь с самого начала договорились, что о любви не будет разговоров. Любви не бывает и не может быть в этом проклятом месте, в городе греха.
О Изначальный, как всё это неискренне, как неискренне! Как ни хотелось бы, а он не может поверить в неожиданные признания. Она не умеет любить — лишь хочет быть любимой. Как и все остальные.
Одних только слов недостаточно — их чертовски мало, чтобы исправить всю его безнадежно испорченную жизнь. Любовь оказывается делами, а вовсе не словами и не взглядами — даже таких бессовестно красивых, таких манящих глаз.
— Я лишь выполняла приказы, — словно бы смутившись, София наконец отвела взор. — Это было непросто. Ты должен признать, что я всего лишь жертва обстоятельств. Прошу, давай оставим все недоразумения в прошлом…
— Недоразумения? — ювелира покоробило столь легкомысленно выбранное слово. Оно бессовестно умаляло значение трагедии, делало смерть святого отца незначительным происшествием, не стоящим даже извинений, не стоящим признания вины. — Ты не имеешь права просить.
Себастьян старался быть непредвзятым, но его односложные ответы, кажется, только выводили собеседницу из себя. Возможно, она ожидала грубой, простой ненависти, которой легче противостоять, которую легче принять или хотя бы отвергнуть. Принимать же отстраненность подчас бывает слишком больно. А снисходительность ювелира, напротив, как будто унижала ее.
Молодость категорична и скора на выводы. София вспыхнула от сложных чувств, которые вдруг сдавили ей грудь.
— Женщина должна на голову превосходить мужчину, чтобы быть с ним на равных, не так ли? — с невольным вызовом вырвалось у нее. — А чтобы посмотреть сверху вниз — быть в три раза лучше! А если этой женщине еще и повезло уродиться с клеймом Искажения… В общем, мне многому пришлось научиться, чтобы выживать.
— Это я уже понял, — без тени улыбки произнес сильф.
— Да что может понять такой как ты, законник? — она продолжала сверлить наемника взглядом, в котором ровным пламенем разгорался гнев. — Мир никогда не был ко мне ласков. Да, теперь я могу позаботиться о себе, и верный способ сделать это — под маской беззащитности. Мужчины привыкли к беспомощным женщинам: такие не пугают и не настораживают их.
— Хватит, — тихо проронил ювелир и слегка нахмурил брови. — Я понимаю, о чем ты, но не я виновен в горечах твоей судьбы. И уж тем более не святой отец.
— Лицемер! — с каждым словом София распалялась всё больше. — Ты всё время лжешь! Думаешь, сумеешь провести Искаженную? Думаешь, я ничего не чувствую и не понимаю? Пускай я использовала тебя, но разве ты сам не делал то же самое? Ты не был искренен. Ни на секунду не забывал ты о своей ненаглядной Моник!.. А ведь живым людям невозможно соперничать с призраками: в нашей памяти они становятся идеальными, и любить их так легко. Гораздо проще, чем тех, кто рядом.
Вот оно что. Себастьян сжал губы. Кажется, спутница его решила, что лучшая защита — нападение. Этот слепой и яростный порыв ревности рисовал ее характер в совершенно новом, неприглядном свете. А ведь в какой-то момент он почти поверил. Поверил, что у них что-то могло случиться. Грустно. Даже нет, не грустно — слово, которое могло бы точнее описать его состояние, всё не приходило на ум.
Возможно, такое слово стоило бы придумать.
Хотя… сердце было разбито вдребезги так много раз, что, похоже, от него уже ничего не осталось. Грусти нечего терзать в его груди.
— Послушай, Серафим, святой отец погиб не из-за меня: он был обречён в силу обстоятельств. Мне жаль, но рано или поздно ту Церковь нашли бы. Ты не мог защитить его. Мир не вращается вокруг тебя и твоей боли! Мир живет по своим законам.
