Клаус возился в машинном отделении, стуча, и гремя инструментами. Ганс все время приставал к нему с вопросами — волновался:
— Сколько мы еще будем сидеть в этой луже? Торчим на открытом месте уже третий час: любой партизан гранату бросит — и конец секретному танку. Клаус, много еще осталось?
Клаус просипел сквозь зубы, дрожа от напряжения:
— Лучше дай мне ключ на двадцать два.
Он затягивал ключом какую-то гайку, упираясь ногами в борт танка.
— А не хочешь помогать мне — наруби веток и замаскируй танк снаружи.
Ганс воззрился на него как на сумасшедшего:
— Сам маскируй, я еще жить хочу. Знаешь, как они метко стреляют? Один снайпер может целую роту положить в таких условиях: ночь, темнота кромешная, открытое пространство посреди леса. Осталось на груди нарисовать большой белый круг, чтобы человек не хлопотал и не напрягался. Чего уж там? — Тут он тревожно прислушался и поднял палец, привлекая внимание Клауса. — О! Слышишь, опять снаружи кто-то возится.
Клаус перестал шуметь и затаился.
— Точно. Что за чертовщина? А ну-ка, Ганс, дай очередь! Я здесь не для того гайки закручиваю, чтобы их кто-то раскручивал снаружи.
Ганс озабоченно проговорил:
— Так и своих можно грохнуть ненароком. Лучше ты сперва выгляни, а я тебя подстрахую у пулемета.
В этот напряженный момент снаружи послышался отчетливый стук по броне. Стучали деликатно, но настойчиво — твердою рукой. Так стучится одолжить спичек тот сосед, которому вы вот уже третий месяц должны двадцать марок.
Клаус оставил свои ремонтные забавы и бесшумно переместился к смотровой щели механика-водителя, поближе к источнику звука. Какое-то время он вглядывался в темноту, пытаясь обнаружить того, кто стучал.
Оказалось, что некто тоже выбрал эту щель, чтобы заглянуть в танк. Если его цели и были непонятными, то все очень быстро разъяснилось. Завидев мигающие глаза Клауса в проеме люка, некто сразу принялся излагать:
— Скажите, когда и где вы отдыхали последний раз? Впрочем, можете не говорить. — Существо по ту сторону брони вплотную приблизило лицо к щели, и несколько секунд Клаус и незнакомец молча таращились глаза в глаза. После чего глаза со стороны улицы исчезли, зато снова послышался текст: — Судя по вашему лицу, вы давно не отдыхали, а у нас для вас есть замечательное предложение, от которого просто невозможно отказаться! Вот тут, — и он стал просовывать в щель свернутый трубочкой лист бумаги, — небольшой списочек того, что вам наверняка понравится. Здесь есть все: и голубые лагуны, и золотистые пляжи, и серебристые водопады, — вам останется только выбрать и заказать…
Клаус сидел перед смотровой щелью с отвисшей челюстью. И бумага попала прямо в его открытый от изумления рот. Клаус поперхнулся, чуть не подавился и, яростно отплевываясь, обеими руками принялся выталкивать трубочку обратно, вопя при этом благим матом:
— Ганс! Партизанен, партизанен! Фойер! Фойер!
Если бы происходящее довелось наблюдать Тарасу Салонюку, то он бы понял, что еще дешево отделался от несгораемых светильников Селизрульской общины и муснямских чудо-рюкзачков.
Ганс выпустил в темноту несколько длинных очередей. Затем танкисты замерли и прислушались. Вдруг сверху в круглый проем открытого люка свесилась лохматая голова и заявила:
— Ваше поведение наглядно свидетельствует о крайне расстроенном состоянии ваших нервов. Если вы немедленно не найдете времени для отдыха, вам придется найти время для лечения. И вообще — не стоит так горячиться! Ну не любите вы отдых у моря, и золотистые пляжи вас не восхищают, так у нас на этот случай еще один списочек имеется, уж против него никто не сможет устоять.
Ганс подскочил, будто его выбросила катапульта, и, толкнув что есть силы незнакомца, захлопнул крышку люка. После чего опустился на прежнее место, дрожа всем телом. Он во всех подробностях успел представить себе, как в этот самый люк падает граната…
Снаружи послышался звук, который обычно издает плотное и тяжелое тело при соприкосновении с землей. Затем воцарилась гнетущая тишина. Танкисты испуганно переглядывались.
В боковой смотровой щели появились моргающие знакомые глаза, и знакомый голос неуверенно произнес:
— Может, вы предпочитаете семейный отдых где-нибудь в горах или любите путешествовать верхом? В этом случае мы тоже могли бы договориться.
Ганс почувствовал себя совсем неуютно и даже поежился. Чего от них хотел этот безумец, немцы даже не пытались понять. Однако ситуация вынуждала к объяснениям.
— Вас ист дас, вас волен зи?! — рявкнул Клаус.
Глаза помигали, и голос торопливо продолжил:
— Вы на этот счет даже не сомневайтесь: расценки у нас самые низкие, питание отменное, оплата в рассрочку, можно транспорт напрокат взять. К примеру, с окнами побольше, а то, я вижу, у вас с этим просто проблема. Наши клиенты всегда удовлетворены качеством нашего обслуживания. Пишут благодарственные письма…
Ганс отвинтил крышечку на деревянной ручке гранаты, дернул за кольцо и, приоткрыв люк, выбросил ее наружу. Раздался оглушительный взрыв.
Какое-то время в лесу царила полная тишина: ни звука, ни шороха, ни треска.
Затем вдалеке недовольный голос изрек:
— Пошли отсюда. Здесь толку не будет.
— Один Душара знает, что у этих иностранцев на уме.
— Да они, наверное, привыкли дома отдыхать. Или денег нету, а сказать стесняются.
— Или отпуск не скоро?
— Нынче люди от работы просто звереют.
Во всяком случае, первый пункт своего плана Дитрих выполнил.
Поскольку никаких ощутимых результатов блуждание по ночному лесу не дало, немцы принялись целенаправленно наклюкиваться алкогольным напитком, который Дитрих упорно именовал шнапсом и в котором любой уважающий себя упперталец за версту признал бы яздулейный мор. Мор был крепкой штуковиной — и уже через полчаса доблестные танкисты смотрели на жизнь сквозь розовые очки, еще через полчаса им казалось, что все к лучшему в этом лучшем из миров, а к концу третьей бутылки они были готовы побрататься с тем самым речным драконом.
Поэтому, когда радостная компания наткнулась в ночном лесу на живую душу, компанию это привело в состояние бурного щенячьего восторга. Чего нельзя сказать о живой душе.
Душа принадлежала славному партизану Колбажану Маметову, который — в поэтичском трансе, разумеется, — забрался довольно далеко от партизанского лагеря. Теоретически он знал о существовании немцев, но именно сию минуту не был готов к теплой и дружеской встрече. И к сражению тоже готов не был. Тем более что немцы широко улыбались, приветственно махали руками, лопотали что-то на своем неразборчивом языке и вообще вели себя крайне дружелюбно.
Стрелять в товарищей немецких захватчиков в такой ситуации было просто неприлично. Оставаться рядом с ними — страшно. Маметов молчал, сопел и все время порывался улизнуть от назойливых фашистов.
