– Я попросил его сказать это.
– Значит, мой наставник считает, что я отправилась на сомнительное рандеву с одиноким мужчиной? Как вы могли?
– Он ничего такого не считает. Я сказал ему, что ваша семья в Лондоне и они хотели сделать вам сюрприз.
– Слава Богу, что вы не погубили мою репутацию окончательно. – Она быстро собрала краски и сунула их под мышку. Ей надо бежать отсюда, пока ее сердце не повлияло на разум. – Посторонитесь, пожалуйста. Я ухожу.
– Прошу прощения. Я хотел увидеть вас, но думал, что вы не согласитесь.
– Правильно, не согласилась бы, – солгала она. Он здесь. И он хочет ее видеть. Ее сердце бешено колотилось.
– Ваш отец писал мне, что у вас все хорошо.
– Да. То же самое он писал мне о вас.
Он не хотел, чтобы она уходила, но усилием воли не двинулся с места, чтобы остановить ее. Все, что он мог, – это смотреть, как она свернула чистый холст и направилась к двери. Проклятие! Он пробыл с ней всего две минуты, а хотел бы прожить всю жизнь. Но если она хочет уйти, он не станет мешать. Ему надо заставить ее захотеть остаться.
– Моя семья уезжает в Девоншир через неделю.
– Прекрасно.
Ладно. Ни логика, стало быть, ни мягкие уговоры, ни светские разговоры – ничего не помогает. Закери захлопнул дверь перед самым ее носом.
– Я пытаюсь вести себя как полагается, – прорычал он, – и уважать ваши желания.
– Разрешите мне прой…
– А потом мне вдруг пришло в голову, что вы не очень-то уважаете мои.
– Ваши желания? И каковы же они, позвольте спросить?
– Вот они.
Он схватил ее за плечи, прижал к своей груди и впился в губы. Он почувствовал ее удивление, а потом желание, равное тому, что испытывал сам. Коробка с красками упала на пол, раскрылась, и разноцветные тюбики рассыпались по полу.
– О!
– Тише! – Он взял у нее холст и бросил на пол. Языком он разомкнул ее губы и провел по зубам. Его руки скользнули по ее телу и крепко прижали.
Он целовал ее до тех пор, пока оба уже не могли дышать. Потом, отстранившись, он прохрипел:
– А теперь скажите мне, что хотите уйти.
– Л-логически это просто…
– К черту логику! Вы изучали искусство всю свою жизнь, Кэролайн. Какое отношение имеет к нему логика? Разве выбирая цвет, позу или выражение лица, вы руководствуетесь логикой? Искусство развивается, меняется, живет. Так же как любовь.
– Закери, п…
– Вы хотите уйти?
Она посмотрела ему в глаза.
– Нет.
Он опустился вместе с ней на пол. Она стянула с него камзол, а потом – галстук, пока он расстегивал пуговицы (ему показалось, что их было не меньше тысячи) на ее накидке. Он должен прикоснуться к ней, быть внутри ее, иначе все это будет нереально.
– Я скучал по тебе, – шептал он, продолжая раздевать ее.
– И я скучала, – шептала она в ответ, расстегивая его рубашку.
Освободив ее от платья, он скинул сапоги, расстегнул брюки и стал стягивать их вниз. Но тут его рука угодила в красную краску, вытекшую из тюбика.
– Проклятие!
– Ее просто так не смоешь, – дрожащим голосом сказала Кэролайн.
– Правда? – Он положил ладонь ей на бедро и притянул к себе, оставив красную метку на ее белой коже. – Хорошо.
Он медленно вошел в нее. Его другая рука попала в желтую краску, и он оставил желтую метку на ее правой груди, а на левой – красную.
– Зак… О! – стонала она, пока он ритмично двигал бедрами, закрыв глаза и наслаждаясь остротой ощущений.
– Закери, – выдохнула она.
Он открыл глаза и увидел на своей груди синий отпечаток ее ладони.
Не переставая двигаться, он прижался к ней, и синяя краска смешалась с красной и желтой. После этого единственно правильным было перевернуть ее, так что оба они оказались измазанными красками спереди и сзади.
Когда они почти одновременно достигли вершины, он снова перевернул ее и, улыбаясь, сказал:
– Ты выглядишь лучше, чем «Мона Лиза».
– Во всяком случае, я думаю, что мы использовали больше краски, чем Леонардо да Винчи на ее портрет. – Она села, обхватив ногами его бедра. – Но я говорила правду. Смыть эту краску будет чертовски трудно.
– Ты не можешь вернуться домой в таком виде, – согласился он, обводя зеленым пальцем ее груди.
– Придется, – возразила она и хотела встать. Он удержал ее.
– Знаешь, я не хочу, чтобы ты отказалась от живописи. Я никогда не намеревался просить тебя об этом.
– Тебе и не пришлось бы. Жена Гриффина…
– …может заниматься тем, чем пожелает, черт возьми, – закончил он за нее. – Кто, скажи, осмелится публично тебя игнорировать?
– Но…
– Работай на Лоуренса или открой собственную студию. Открой здесь. Я выбрал на сегодня эту комнату, потому что в ней много света. – Он тоже сел, чтобы заглянуть ей в глаза. – Подумай об этом, Кэролайн. Если ты хочешь быть со мной, у нас все получится. Я не буду требовать от тебя, чтобы ты вышивала монограммы на моих носовых платках, а ты не будешь…
Она закрыла ему рот ладонью.
– Я скучала по тебе, – прошептала она и наклонилась, чтобы поцеловать его. На ее губах – как и на его – остался синий след. – Теперь я понимаю, что ты имел в виду, когда говорил, что для полноты жизни одной живописи недостаточно.
– Неужели понимаешь? – Сердце Закери застучало, как полковой барабан. – Значит, если бы я снова попросил тебя выйти за меня замуж, ты, возможно, согласилась бы?
Она кивнула, и по ее измазанной щеке прокатилась слеза.
– Ты выйдешь за меня замуж, Кэролайн? Станешь моей женой?
– Да. Мне бы очень хотелось выйти за тебя замуж. Он крепко прижал ее к себе. Слава Богу. Слава Богу.
– Мне так много надо тебе сказать, никто, кого я знаю, кроме тебя, никогда не считал, что я умный и забавный.
– Мне тоже всегда не хватало друга. Громкий стук в дверь заставил его вздрогнуть.
– Ну и задам же я этому Хогарти!
– Хогарти?
– Моему слуге, Джону Хогарти. Надо же было найти подходящее имя.
Хогарти поцарапался в дверь.
– Милорд? Приехал герцог Мельбурн…
– Черт! Попроси его подождать в холле. Я выйду через минуту.
– Хорошо, милорд. Посмотрев на себя, Закери понял, что в следующие пять минут – а может быть и час – он вряд ли сможет предстать перед братом в презентабельном виде.
– Ладно, – буркнул он, натягивая брюки. – Рано или поздно Себастьян все равно узнает. Так пусть это случится сейчас.
