Вероятно, вдохновленная непогодой и мистической чернотой за окнами, молча и рьяно, она водит кисточкой по листу бумаги размером почти со стол. Свободная часть его завалена красками, баночками, кистями и карандашами. Она рисует, не обращая внимания ни на кого и ни на что… И ей можно только позавидовать.
Хуан, двигаясь, словно сонный зомби, дает Антонио свою одежду.
Лучше не видеть, как будут смотреться на его высокой, узкой фигуре холщовые брючки и клетчатая рубашка Хуана. Пока он сидит голый, закутанный в колючее одеяло, Хуан мажет какой-то вонючей мазью его ссадины и рану на голове.
О, ужас. Это значит — пока она отдавалась Карлосу в шелках и роскоши, Себастьян выпил всю кровь из Моники и…
Она застонала. Закачалась, сидя на диване. Сжала ладонями голову, раскалывающуюся от тоски и ужасных мыслей. Неразрешимых мыслей.
— Простите, сеньорита… Мы, вас предупреждали сразу… почти сразу.
Сеньор Мигель, как видно, истолковал это ее страдание по-своему.
— Мы не хотели этого, простите. Нужно было сказать вам все еще тогда… мы говорили…
— Да-да, говорили, говорили… Все нормально.
Хуан накрывает их обоих пледами и кормит супом, сваренным из улиток и мидий. Юлия почти не ест. Ее лихорадит — от вида и запаха этой еды. Убожество всего этого теперь, после дома на холме, так бросается в глаза! Каждая мелочь, раньше воспринимавшаяся, как должное, от пыли в углу прихожей до засохшей мухи между оконными рамами. И даже тонкая, почти незаметная трещинка на фаянсовой чашке, из которой она пьет жасминовый чай со слишком резким запахом, от которого уже мутит… Значит, она и вправду монстр. Еще худший, чем он.
И ведь она могла бы — нет, и сейчас еще может — ничего этого не видеть! Не чувствовать больничного запаха смерти, не видеть рук сеньора Мигеля, закрывших одутловатое лицо… Не помнить о глазах Антонио.
Она хочет только одного. Хочет вернуться в спальню с черной шелковой кроватью, камином и креслом. К Карлосу, который — и она знает это точно — который ждет ее. Все еще ждет. Тоска, острая и мучительная, сжимает желудок спазмами при одной мысли о силуэте на террасе третьего этажа.
Юлия решительно отставляет в сторону чашку с так и не выпитым остывшим чаем. Что он там сказал — у них только сутки, пока очнется Себастьян?
Только сутки! Большая часть, из которых уже прошла.
Юлия медленно подходит к Хуаните. Стоя у нее за спиной, вглядывается в акварельное изображение.
Там, на плотном шершавом листе разворачиваются жуткие сцены апокалипсиса — такие красивые и величественные, в присущей Хуаните фантастической манере. Они, тем не менее, поражают своей реалистичностью. При этом покой и какая-то безмятежная уверенность не сходят с лица художницы. И это — самое страшное, гораздо страшнее самой картины… Это так страшно, что Юлия немедленно произносит, громко и четко:
— У нас осталось несколько часов!
— О чем вы говорите? — спрашивает Хуан.
А Хуанита, впервые за все это время, поднимает голову от своей незаконченной картины.
Но Юлия обращается не к Хуану. А к Антонио, закутанному в плед, с чашкой дымящегося чая в больших ладонях. И он то, как раз ничего не переспрашивает. Потому что — Юлия знает это — он и без перевода понял, о чем она.
— Мы должны уничтожить чертежи… Хуан, переведи, пожалуйста.
Но Антонио не желает слушать. Не желает понимать то, что говорит ему Хуан, испуганно переводя слова Юлии. Но — понимает. Это видно по тому, как он снова побледнел и невольно втянул голову в плечи.
— Если ты не хочешь, я поеду одна. Только без тебя у меня ничего не получится…
— Quieres de perderse, cymo mi padre?!!40 — кричит он. — A ti sera mas facil de e'ste?!!![40]
Он трясется и плачет, расплескивая на пол горячий чай.
— Нам не придется лезть на строительный кран, — очень тихо говорит Юлия.
Она достает из заднего кармана джинсов ключ, подаренный Карлосом.
— Что это?
— Ключ от апокалипсиса… То есть — от гробницы Гауди.
— Откуда… — он останавливается на полуслове, и смотрит опять со страхом.
— Не важно…
— Мы погибнем.
— Мы так и так погибнем. По крайней мере — ты. Антонио молчит, глядя на нее с ненавистью, чуть ли не большей, чем та, с которой он глядел на дона Карлоса.
— Выбирай!
— Cymo vas ahora alia a llegai?![41]— Антонио хватается за этот вопрос, как за последнюю соломинку.
Тогда, Хуанита вдруг бросает рисовать. Встает из-за стола, подходит к тумбочке в крохотном коридоре, что-то достает из выдвижного ящичка. А потом — молча протягивает Юлии ключи. Автомобильные ключи с нелепым брелком в виде человеческого черепа.
Хуан виновато смотрит в окно, где молнии продолжают сверкать и ливень хлещет по тротуарам с удвоенной силой. И произносит, опустив лобастую голову:
— Мой мотоцикл рядом с домом…
— Спасибо, — говорит Юлия, бросая ключи Антонио.
Он встает. Ссутулив плечи, ни с кем не прощаясь, выходит из квартиры.
Юлия, напротив, окинув взглядом комнату с брусничной скатертью и полотняным диваном, улыбается и бросает уже привычное:
— Хола!
Последнее, что она видит — робкая надежда в выпуклых, покрасневших глазах сеньора Мигеля за толстыми стеклами очков.
…Ветер. Ливень. Скорость. Кромешная тьма и слепые огни придорожных фонарей. Машин мало — на шоссе сейчас лишь те бедняги, кого непогода застала в середине пути. А еще рейсовые автобусы, как миражи — то ли несутся, то ли ползут навстречу, каждый раз пугая размерами и слепя дальним светом фар.
Только теперь, вжимаясь в спину Антонио, обхватив его руками изо всех сил, Юлия поняла — тошнотворная поездка в душном автобусе по извилистому серпантину, да что там — даже маленькая неприятность, случившаяся с ней в тот памятный вечер, когда она чуть не испортила обивку роскошного авто — все это рай. Просто рай по сравнению с этой немыслимой сумасшедшей гонкой! Не говоря уже о том, что она вообще впервые в жизни села на мотоцикл.
В ночи, наполненной надрывным ревом двигателя и раскатами грома над взбесившимся морем, они мчатся, сами похожие на призраки. Вода, мерцающими брызгами, летит из-под колес по обе стороны их мотоцикла — как два узких, длинных крыла. Вода больно хлещет в лицо и голову. Хуан, конечно, не предполагал таких экстремальных вояжей — простенький мотоцикл был ему нужен исключительно для передвижений по городку и окрестностям, на минимальной скорости.
